Спокойно бодрствуй на причале: Еще настанет час весны… Не зря два мира нас рожали, Не зря долбали две войны.
(с. 119)
Издание настоящего тома Георгия Оболдуева, — которое, по логике вещей, хотелось ожидать от «Библиотеки поэта» (занятой, впрочем, изданием, видимо, более важных фигур, вроде Вадима Шефнера), — без сомнения, историческое событие для всех исследователей и ценителей русской поэзии. Фигура Оболдуева корректирует ряд мифов о позднем русском модернизме в его соприкосновении с советской литературой.
Данила Давыдов
1 Оба названы по авторскому заголовку рукописного сборника «Устойчивое неравновесие» — Munchen: Otto Sagner, 1979; М.: Советский писатель, 1991.
2 А. Н. Терезин [Г. Айги]. Судьба подпольной поэзии Георгия Оболдуева // Г. Оболдуев. Устойчивое неравновесие. Munchen, 1979. Цит. по: Г. Айги. Разговор на расстоянии. СПб., 2001. С. 181.
3 В. Куллэ. Расколдованные стихи // Ex libris НГ. 2006. 19 января. № 2 (351). С. 4.
4 Елена Благинина — поэт (более всего известны ее произведения для детей), жена Оболдуева.
5 Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2: 1952—1962. М., 1997. С. 103.
6 М. Айзенберг. Взгляд на свободного художника. М., 1997. С. 48.
7 Г. Айги. Указ. соч. С. 184. Курсив автора.
8 Из письма П. Н. Медведеву. Цит. по: Л. Флейшман. Борис Пастернак в двадцатые годы. СПб., 2003. С. 153.
Валерий Панюшкин. Незаметная вещь. Алексей Балакин
М.: ОГИ, 2006. 304 с. Тираж 5000 экз.
Я нарочно приучался не ценить свои заметки. Заметки ценить нельзя. Это для газетного журналиста смерть. Верная дорога в сумасшедший дом. Заметок своих отдельной книгой я, разумеется, не издам никогда — засмеют.
Валерий Панюшкин (2000)
Попробуем начать издалека.
«Мне кажется, что со временем вообще перестанут выдумывать художественные произведения, — утверждал в 1905 году Лев Толстой. — Будет совестно сочинять про какого-нибудь вымышленного Ивана Ивановича или Марью Петровну. Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случалось наблюдать в жизни» 1.
Спустя двадцать лет это высказывание Толстого процитировал Борис Эйхенбаум в статье «В поисках жанра». Как ни удивительно, здесь яснополянский отшельник оказался прав: если в 1905 году в ответ на его слова можно было лишь пожать плечами, то в 1924-м они уже воспринимались как мудрое и дальновидное пророчество. И Эйхенбаум воспользовался ими, чтобы резюмировать свои наблюдения над литературной ситуацией середины 1920-х годов. «Иваны Ивановичи и Марьи Петровны действительно, устарели, — продолжал он толстовскую мысль. — Явилась, действительно, тяга к чистому повествованию — к рассказыванию отдельных сцен, к воспоминаниям, к форме хроники, к эпистолярным жанрам. Автор не „выдумывает“ — в том смысле, что он не изобретает особых интриг или ситуаций для своих персонажей, а рассказывает о своих и чужих наблюдениях. Вводится свежий, неиспользованный литературный материал» 2 . Впрочем, почти об этом же писали и другие чуткие литературные критики того времени.
Но оказалось, что Иваны Ивановичи и Марьи Петровны — весьма живучие особы. Уже к концу 1920-х они снова стали во главе литературы и гордо занимали это место вплоть до конца прошлого века. Лишь в середине 1990-х они стали сдавать свои позиции, все больше и больше напоминая нарумяненные трупы. Наконец, под самый занавес столетия, один из самых остроумных литераторов современности провозгласил смерть Ивана Петровича (очевидно, ближайшего родственника Ивана Ивановича) и конец власти писателя над умами современников.
Кроме того, едва ли не в одночасье рухнула строго выстроенная жанровая иерархия и литературное поле стало напоминать поздний меловой период: динозавры советского официоза вымерли, а идущие им на смену виды еще не освоили освободившиеся территории. Да и сами эти виды находились только в стадии образования, не успев сформировать устойчивую и разветвленную экосистему новой, нарождающейся литературы.
Подобная система не сформирована и ныне, хотя прошло уже почти двадцать лет — для истории литературы срок немалый. Но некоторые ее признаки все же вырисовываются более-менее четко. К примеру, доминирующую роль в ней играют многочисленные non-fiction жанры, а разного рода эпические образования (как прозаические, так и поэтические) вытесняются на обочину, все настойчивее втягиваясь в орбиту массовой культуры. Так, иметь опубликованный роман сейчас становится такой же непременной принадлежностью человека comme il faut, как некогда диплом о высшем образовании, новая иномарка или дом на Рублевском шоссе. Поэзия в ее классическом понимании становится делом все более и более «дамским»; мужчины же изобретают себе смежные области, освоение которых, думается, и определит пути развития литературы на ближайшие пятнадцать—двадцать лет. Наибольший же интерес у публики (по крайней мере той ее части, что ранее «милорду глупому» предпочитала «Белинского и Гоголя») вызывают, по моим наблюдениям, эссе на общественно-бытовую тему. То есть тексты прямого авторского высказывания, где автобиографические отступления мешаются с политологическими суждениями, а в неизбежных обличительных аккордах (ведь обличать можно все и вся — от ВВП или МБХ до автобусных контролеров или продавщиц мороженого) явно слышны искусно редуцируемые истерические нотки. Их авторы действительно ничего не сочиняют, а только рассказывают то значительное или интересное, что им случалось наблюдать в жизни.