Здесь живут люди, способные легко и без особой даже злобы и усилья, без страсти, воткнуть тебе ножик в спину. Ножик, вилку. Такого типа народ я видела лишь однажды, в раскаленном летнем Волгограде, бывшем Сталинграде, когда спускалась с товарищами к Волге, было под сорок жары, как в Танжере, и нас провожали глазами, следили за нами из своих кривых подворотен сухие, как богомолы и тараканы, исступленные мелкие мужики, сожженные алкоголем, но не утратившие боевой холодной ярости. Она подпитывается жарой и сводящими с ума ветрами из пустыни. Вторая мировая надломила дух европейцев, в корне изменила их миропонимание, они уже никогда не смогут быть такими же жестокими, как арабы, чтобы держать последних в повиновении. Жители Танжера пользуются этим знанием.
На этой земле я удостоверилась в том, что подозревала давно. Пол Боулз написал тот образ прозы, который полностью соответствует ландшафту и проживающему в нем антропосу. Так обычно поступал со своею профессиональной жизнью Платонов; подозреваю, примерно так работал Камю в «Постороннем». Беспощадная география, антропогеометрия, внешний и внутренний пейзаж беспредельно безжалостных человеческих существ, Боулз просто воспроизводит его, будучи совершенной сверхчувствительной нервной машиной, для такого письма недостаточно быть почтенным этнографом, которым он, конечно же, тоже являлся, нужно нечто большее, что ли, медиумизм, назовем это так в отсутствие более точного термина. Он затронул и присвоил миф крови и почвы, но чужой крови и почвы. Жестокость его письма — не персональная жестокость человека по имени Пол Боулз, она объективна для мира, который он выбрал для жизни, она — его составляющая. Этот тип жестокости, возможно, не всегда легко принять европейцу. Это нелегко понять, но легко увидеть из заснеженной России, с ее другим типом зла, у нас это зло скорее воплощается в полюсе холода, в адском льду заполярных лагерей, но что хорошо видно в письме Боулза, что было уроком всем нам, сначала группе питерских товарищей, влюбившихся в английскую версию, а потом благодарным читателям их переводов в «Митином Журнале»: писателю лучше быть жестоким. Точным. Стертым, безразличным, безличным. Свидетельствовать. Давать миру быть таким, как он есть: невыносимо жестоким, солнечным, ледяным. Смотреть на эту жестокость открытыми глазами, спалить себе сетчатку. Последние дети распадающейся империи, в девяностые мы обрели возможность защищать мораль и гуманизм с голоса Пола Боулза: доводя посулы и обманы гуманизма и морали до абсурда, до тошноты, до самоотвращения.