Другими словами, уничтожьте «мещанство» – и «все дастся вам!»
Нет сомнения, что критика «мещанства» существенна важна и необходима. Важно и необходимо освещать критическим светом все сокровенные глубины «мещанского царства», изобличать все многоразличные проявления «мещанского духа», давать выпуклые характеристики носителей «мещанских» тенденций и настроений – начиная с хищников-»мещан» и кончая «глупыми пингвинами» и жалкими «гагарами». Но нельзя исчерпывать критикой «мещанства» свою писательскую миссию, нельзя рассматривать «мещанство», вне связи с остальными феноменами общественной жизни, игнорировать их общую реальную подпочву, отождествлять «мещанское царство» с понятием «всего человечества», видеть в «мещанстве» корень «мирового зла» и считать, поэтому, борьбу с «мещанскими» тенденциями величайшим подвигом.
«Он – яркий противник мещанства» – подобное определение, с некоторых пор, в устах литературных ценителей звучит, как высшая похвала. Факт этот свидетельствует лишь о суженном поле общественного сознания известной части современной интеллигенции. Литературные ценители, выставляющие данное определение, как высшую похвалу, являются «идеологами» общественной группы, которая, будучи увлечена интересами собственной борьбы за существование, имеет дело с одним только «мещанским царством»; от представителей последнего она экономически зависит, и то, что происходит в его недрах, занимает исключительно ее внимание; от остальных сфер социальной жизни она как бы отгородилась толстой стеной; от происходящего «по ту сторону мещанского царства» до ее слуха доходят лишь слабые отклики. «Мещанское царство» представляется ее сознанию, как самодовлеющее целое; границами его определяются границы ее миропонимания.
Свои наблюдения над реальной жизнью А. Чехов, как известно, сводит к наблюдениям над «двумя обрывками действительности» – над миром означенных интеллигентов, замкнувшихся в круг «эгоцентрических» интересов, и над миром хозяев «мещанского царства». В своем мировоззрении он, естественно, повторяет существенные черты мировоззрения первых: выбор объектов наблюдения обязывает его к этому. В пределах избранных им «обрывков» действительности не намечается ничего, что могло бы внушить наблюдателю более широкое и просветленное представление о жизни. Впечатления, вынесенные от картин двух «миров», безусловно доминируют в душе художника. И если в последнее время, под диктовку «новых» веяний, запросов «новой жизни», развивающейся за пределами «мещанского царства», он старается внести некоторые поправки в свое мировоззрение, все же основ своего мировоззрения он не изменяет. По-прежнему он остается, прежде всего, «протестантом» против «мещанства» – и преломляет новые впечатления сквозь призму старых.
Во внутренний мир своих героев, долженствующих явиться выразителями «новых веяний», он, как мы видели выше, вкладывает элементы «старого содержания». Специфических особенностей, характеризующих нарастание «новой» жизни, он, в сущности, никаких не указывает.
То, что говорит Саша о труде, о «царстве Божием на земле», говорили и герои прежних произведений г. Чехова (напр., герои «Моей жизни» и «Дома с мезонином»).
В характерной сцене нового рассказа, описывающей, как Надя сообщает своему другу о принятом ею бесповоротно решении покинуть «отчий дом», мы находим следующее место: Надя ждет, что литограф, узнавший об ее решении, посвятит ее в тайны новой жизни»; «…она глядела на него не мигая, большими, влюбленными глазами, как очарованная, ожидая, что он тотчас же скажет ей что-нибудь значительное, безграничное по своей важности»…
Нечего «значительного» Саша не сказал, никаких важных разъяснений относительно запросов и тенденций текущего исторического момента не сделал… Напутственное слово его было кратко: это было именно указание на важность факта перемены обстановки; «главное – перевернуть жизнь, а все остальное не важно».
Неясными и неопределенными кажутся Наде задачи «новой» жизни и тогда, когда она уже стоит на новом пути… Автор оставляет их невыясненными до конца.
Он, – повторяем, – предложил читателям лишь гимн инстинктивной, стихийной веры в жизнь.
«О, если бы скорей наступила эта новая ясная жизнь, когда можно будет смело и прямо смотреть в глаза своей судьбе, сознавать себя правым, быть веселым, свободным. А такая жизнь рано или поздно настанет!»