Все были громом поражены. Итак, каждого из них губернатор теперь может послать в сибирскую глушь! Лишь несколько молодых адъюнктов закричали:
-- Слава императору и государыне-матери! Запишите нас в охотники!
-- С превеликим удовольствием, только проверю вашу квалификацию и репутацию,~-- ответил губернатор.-- Нам в Сибири плохие ученые не нужны.
И секретарь стал записывать охотников.
-- А теперь я перейду к самому главному. Тут пару месяцев назад вы под видом ученого собрания лаяли русскую культуру, русскую речь и русское правительство, а потом еще выпустили пасквиль на российское правление и на тех, кто сотрудничает с русскими. Вы все время строите заговоры, дабы вернуть Пруссию Фридриху, коий от нее полностью и навсегда отказался и лишь вас дурачит. Чтобы вырвать заразу с корнем, я объявляю всем вам, дабы вы в течение месяца готовились к переезду в Сибирь. Студентов через месяц распустим на годичные каникулы, а профессоров новых наберем. Ну, за этот месяц я кое-кому из вас велю остаться.
Собрание как громом поразило. Все представили себя сибирскими академиками, заседающими на сибирском морозе в собольих шубах вокруг русского самовара в окружении медведей и волков. Пара профессоров даже в обморок упала.
На следующий день, как и ожидал губернатор, на прием к нему попросился ректор университета. Суворов его не принял. Затем были суббота и воскресенье. В понедельник в шесть часов утра ректор вновь сидел в приемной. Опять его не приняли. Приняли его лишь в среду.
Суворов весьма холодно говорил с ним, но затем согласился поразмыслить о смягчении приговора университету (мельком Суворов заметил, что доктора Бернулли, Линнеус и Шееле уже дали согласие на переезд в Пруссию и скоро приедут в Кенигсберг, и ректор еще больше побледнел: он понял, что условия привлечения ведущих европейских профессоров такие, что в Кенигсберге скоро будет тесно от светил науки).
Через два дня состоялось новое собрание. Суворов сказал, что он способен простить большинство академического сообщества, но нужно, чтобы сообщество деятельно покаялось. Он потребовал, чтобы в университете позволили говорить и преподавать по-русски и поощряли изучение русского языка. Ученые мужи покорно согласились. Он, далее, потребовал немедленно извергнуть из своих рядов приват-доцента Шаумберга, автора гнусного пасквиля, участника всех комплотов и лаятеля всего русского.
-- Сей приват-доцент сегодня же имеет отправиться по этапу в Иркутск для подготовки приема первого отряда академиков. Ему не положено вспомоществование для переезда, поелику ехать он будет за казенный счет.
Собрание без возражений и с облегчением согласилось.
-- Честнейший и ученейший знаменитый профессор Иммануил Кант показал на собрании, как можно говорить правду таким образом, чтобы вышла круглая ложь. Он должен загладить свой грех, лично поехать в Мемель на месяц, извиниться перед Шлюком и помочь подготовить достойный третий вариант книги.
-- Я никогда никуда не езжу, — спокойно и с достоинством сказал побледневший Кант.
-- Не поедете в Мемель, поедете в Иркутск, — ответил губернатор.-- И не только вы. Более того, поедете в должности ректора вновь основанного университета и непременного секретаря Академии.
Кант побледнел. Видно было, что губернатор кажется ему утонченным садистом. Он снайперски подсунул профессору все то, чего Кант тщательно избегал. А выглядело это как почетное именное поручение императора и государыни.
-- Это беззаконие! Я подаю в отставку.
-- Вы сами покорились именному указу и теперь не имеете права уходить в отставку, — сказал Суворов.
Кант с достоинством поклонился собранию и вышел.
-- У вас есть день, дабы уговорить этого упрямца спасти вас. Послезавтра утром он должен выехать вместе с доктором honoris causa Аристофановым, — сказал губернатор.
Он продолжал оглашать требования, но я уже не слышал ничего. Меня распирало чувство, что вот-вот все будет сделано! Но я помнил восточную поговорку: <<Прыгая от радости, смотри, как бы у тебя из-под ног не выдернули землю.>>
Через день утром к карете подошел кислющий-кислющий Кант в сопровождении ректора и пары профессоров, которые сдали его с рук на руки мне.
За всю дорогу Кант произнес всего пару предложений.
-- Это вы, ученейший почетный доктор и мастер допросов, подговорили губернатора на такую месть?
-- Генерала ни подговорить, ни уговорить невозможно. Идея, не скрою, была моя, но ее развитие в виде ректорства и поста непременного секретаря — его собственное. Он еще ехидничал, что на этом посту Вы научитесь ценить талантливых людей и беречь их, поскольку увидите, сколько вокруг напыщенных ничтожеств и как они агрессивны.
-- Но все равно, я поехал не из-за ваших угроз, а из-за того, что все научное сообщество молило меня спасти их.
-- Я думаю, что очень скоро Вы оцените всю глубину благодарности этого сообщества и его отношение к Вам.
Кант почувствовал скрытую издевку, и замолчал.
В Мемеле, надо отдать ему должное, Кант сразу же честно принялся за работу, и уже через две недели мы вернулись. Я — в хорошем настроении, Кант — смертельно обиженный и выбитый из колеи.
За это время Иммануил Кант успел ощутить солидарность и благодарность научного сообщества. Суворов попросил университет добровольно выделить трех профессоров и шесть доцентов для основания академии наук. Профессоров назвали почтенные академики следующих: Кант, Ламберт, Вольф. Доцентов тоже выбрали самых способных. Суворов самолично заменил всех профессоров и половину доцентов, и тем самым спас Канта от переселения.
У меня появилась уверенность, что задача будет вот-вот решена.
* * *
Я вернулся домой, но был настолько рассеян, что ничего вокруг не замечал, и с симпозиума ушел в самом начале, сославшись на головную боль. Переодевшись в обычный костюм, я пошел в таверну, чтобы хоть там отвлечься. И тут меня изо всей силы хлопнули по плечу. Я вздрогнул и обернулся.
-- Привет, старина! Ты что же земляков не замечаешь! — гремел полковник Яковлев.-- Пошли тут в шикарное местечко, выпьем и поговорим.
Мы разговорились. Яковлев был доволен жизнью донельзя. Сейчас он ехал к Фридриху под Прагу, где шла последняя осада войны. Он спросил меня:
-- Ты тоже остался? Я твои стишки с удовольствием почитывал.
-- Да нет. Только сейчас, кажется, задача решается.
-- Ну, вы, штатские, и медлиты. Не то, что мы, военные. Выпей еще, черепаха!
Я еще немного выпил.
-- Значит, все-таки решается. Ну и как, остаешься?
Я сообразил, что мне придется принимать еще и это решение.
-- Пока не знаю. И то, и другое хочется. Мне здесь тоже понравилось.
-- Ну ладно, если надумаешь остаться, еще выпьем и не раз! Мне с тобой всегда приятно пообщаться. А если вернешься, должна же между нами остаться какая-то, хоть телепатическая, связь? Мне немного интересно, как там, в том времени, что изменилось из-за того, что мы натворили. Побаиваюсь я, что Германия слишком усилится и одолеет Россию.
-- Ну, если удастся, протелепатирую! — улыбнулся я.
На всякий случай я заранее побеспокоился о том, чтобы переписать благоприобретенную деревеньку и души на имя сына. Гретхен почувствовала неладное, и впервые за все время устроила нечто типа выяснения отношений.
-- Антон, я не хотела бы, чтобы ты уходил. Я всегда рада тебе, а ты подготавливаешь уход. Ведь если, упаси Боже, ты умрешь, то сын и так все получит по закону. Без отца сыну будет плохо. Да и Анна будет скулить: <<Почему господин нас бросил?>>
-- Это личная просьба губернатора, — признался я.
-- Но я знаю, что ты всегда умел исполнять лишь те просьбы, которые считал нужным исполнять. Почему же здесь ты бросился исполнять?
-- Потому что я тебя люблю, — соврал я и стал ее целовать.
Но так просто эту, теперь уже точно незаурядную, женщину оболванить было нельзя. Она с удовольствием расцеловала меня, а затем сказала: