По нашему мнению, объяснять какие–либо несоответствия в источниках фальсификацией со стороны современных исследователей, особенно когда на это нет прямых улик, это идти по линии наименьшего сопротивления и немногим лучше, чем просто отказываться от объяснения. Вопрос, почему и кем в иероглифических текстах стиралась информация, — это, таким образом, один из немногих вопросов, который у Морозова не имеет удовлетворительного ответа. Заметим, что у египтологов на этот вопрос вообще нет никакого ответа.
Стоит добавить, что вообще с вопросом об аутентичности египтологической информации дело обстоит не совсем хорошо. Мы уже указывали в § 3 на бесследное исчезновение камней с надписями, удостоверяющими принадлежность малых пирамид царям V династии. Этот случай не единичен. Например, писатель Олдридж в своей художественно–документальной книге «Каир» приводит стихотворение, которое, по утверждению одного авторитетного египтолога, было вырезано на туловище Сфинкса. Олдридж с юмором рассказывает, как, посетив в очередной раз Каир, он со знакомым ему египетским ученым облазил всего Сфинкса и был вынужден признать стихотворение бесследно (!) исчезнувшим.
Мы считаем, что весь этот вопрос требует самого серьезного исследования.
Изобразительное искусство
Изобразительное искусство Египта изучено очень подробно. Оно достигло совершенства очень рано: уже от Древнего царства «до нас дошли прекрасные статуи царей, знати и приближенных» ([128], стр. 212), и хотя в дальнейшем изобразительное искусство Египта развивалось как количественно, так и качественно, но в продолжение тысячелетий оно вращалось по существу тех в же формах, и если, например, фиванские изображения несколько отошли от традиций Древнего царства, то в Саисскую эпоху (через две тысячи лет!) скульпторы снова брали за образец произведения ваятелей Древнего царства (см., например,[32], т. 2, стр. 105).
Немыслимую неподвижность египетского художества историки «объясняют» общей косностью египетской культуры, что, конечно, совершенно неудовлетворительно. С точки же зрения Морозова никакой неподвижности не было. Все развитие египетского искусства укладывается в несколько сотен лет, а «разница, которую мы замечаем в искусстве различных местностей Египта, не есть разница культур, разделенных друг от друга тысячелетиями, а разница различных культов в различных местностях, разница культуры столиц и провинций, приморских и внутренних городов; в крайнем случае, это—разница культуры «отцов и детей» быстро и разнообразно прогрессировавшей страны» ([6], стр. 987).
Добавим к этому, что следует учитывать также различие, создаваемое традициями различных школ. Как известно, в среде религиозно ориентированных художников традиции на редкость устойчивы.
Эта схема Морозова, прекрасно объясняя искусство отдельно взятого Египта, немедленно наталкивается на возражения, когда мы переходим ко всей Византийской империи.
Действительно, в самой Византии, на севере, также строились здания, высекались статуи, писались иконы и работали златокузнецы. Однако оставшиеся от того времени здании, статуи, иконы и ювелирные изделия по своему стилю резко отличны от египетских. Почему же стиль византийского искусства не испытал египетского влияния, если египетские художники творили в то же время как и византийские, и если Египет был одним из важнейших религиозных центров империи?
Ответ очень прост и, по существу, выше уже был дан. Замкнутость художественно–религиозных школ и ритуальность их искусства делали для них невозможным свободное заимствование друг у друга не только внутри Египта, но и за его пределами. Поскольку в то время искусство было и могло быть только религиозным, то если бы какой–нибудь архитектор, скажем Константинополя, осмелился позаимствовать что–нибудь у архитекторов Египта, он был бы осужден всеми почти так же, как за ренегатство (смену религии). Поэтому художественные находки Египта не оказали никакого влияния на одновременное искусство Византии и наоборот.
Можно, правда, возразить, что, поскольку искусство Египта и Византии развивалось в одно и то же время, в рамках одного и того же государства и под влиянием одной и той же в целом религии, в них должно быть достаточно много общих элементов. Насколько нам известно, никто никогда не сравнивал искусство Византии и искусство Египта под этим углом зрения. Мы не можем считать себя достаточно компетентными для этой обширной задачи и потому оставим ее более подготовленным исследователям. Однако даже беглый взгляд обнаруживает в средневековом византийском искусстве «следы» египетского влияния. Например, в книге ([114], стр. 130), приведено изображение Евангелиста Матфея, как будто сошедшее со стелы египетского храма.