Нет! Мы обратим вполне адекватное внимание на то, есть ли эта пресловутая связь на самом деле. «Даже если она менее очевидна!» Как будто связь есть только там, где она очевидна! Послушайте апологета! У него есть намерение! Он хочет сказать, что, как и он, мы должны довольствоваться предположением о связи, даже если она не бросается в глаза. Даже если это не -о, сама по себе лучшая связь есть! Гром апологета на критика, гром и брань и проклятие и переть на критика, если он не успокоится в немом признании связи или не назовет апологетические доказательства связи несостоятельными в упрямом неверии!
Нет, мы забыли о результатах вышеприведенной критики: теперь мы ставим перед собой задачу определить на основании самой Нагорной проповеди, путем внутренней критики ее составных частей:
1. Принадлежит ли она Иисусу в целом,
2. Действительно ли ее контекст столь необычен,
3. Обоснованно ли Лука уступает Матфею.
Мы начинаем рассмотрение вопроса с самого начала, точнее, снизу, мы ставим себя на подчиненную позицию апологета и посмотрим, может ли разум чувствовать себя здесь как дома.
Но мы идем дальше. Апологет противится возможности того, что в Нагорной проповеди отдельные изречения Иисуса, возникавшие по разным поводам, были объединены в единое целое. Сама мысль о такой возможности кажется Шлейермахеру «неутвержденной, по крайней мере, ничем не подкрепленной».
Вайс впервые показал, что эта мысль не только ничем не подкреплена и что она не только мысль, но, более того, что она — реальность.
С этой более высокой точки зрения исторической критики мы теперь сначала рассматриваем отношения между Лукой и Матфеем, пока вопрос не достигает своей высшей точки и не становится вопросом о том, действительно ли мы читаем изречения Господа в Нагорной проповеди. Вайс не переходит к этому последнему пункту, в котором исследование только и найдет свое завершение. Он оставляет без внимания один положительный момент. Первый и третий синоптикы использовали здесь, как и в других местах, «собрание изречений апостола Матфея, написанное по-еврейски». «Эти фрагменты, заимствованные ими из такого аутентичного Писания, по подлинности, достоверности и неискаженному характеру своих изречений должны быть во всех отношениях приравнены к изречениям Марка».
Но ведь оба они сильно отклоняются друг от друга в параллельных изречениях! Как это рифмуется с этим хвастовством?
Первый и третий евангелисты, — отвечает Вайс, — «не черпали одно из них из другого, как оба в отношении Марка, но оба независимо друг от друга из общего источника. Лука использовал его менее полно, чем Евангелие, носящее его имя». Первый евангелист проявил «большую верность» в передаче сборника изречений Матфея, и его рассказ является «более оригинальным» по сравнению с рассказом Луки. Но Евангелие не только менее полное, но и более полное, чем у Луки.
Но рассказ Луки не только менее полон, но в большинстве своем — к этому сразу же следует добавить разрозненные параллели с речью, которую передает Матфей, — он принципиально иной.
Более того: до сих пор нам было доказано, что Матфей зависим от Луки во всех частях, которые у него не совпадают с Марком, а только с Лукой. Значит, теперь он полностью от него отказался? То есть в тот момент, когда он заимствует у него повод для этой речи?
Если расхождения в передаче речей, к критике которых мы сейчас переходим, существенны, то один из них должен был действовать в этом представлении самостоятельно и творчески. Но если один, то почему не оба? Оба! Это, по крайней мере, возможно.
Неспростая задача поставлена!:
1. Является ли рассказ первого синоптика более оригинальным?
2. Использовал ли первый евангелист сочинение Луки для передачи Нагорной проповеди?
3. Если это так, то откуда Лука взял свой материал, и сохранились ли перед нами изречения Иисуса в этих отрывках?
Раздел четвертый. Нагорная проповедь.
§ 19. Вступление.
1. Блаженства.
Некоторые ключевые слова в «Блаженствах», с которых Иисус начинает свою проповедь, согласно рассказу Матфея, содержат предположение, что слушатели, к которым эти слова относятся, находятся в подавленном состоянии. Эта речь не только, как считает Неандер, «является антитезой плотскому направлению иудейского духа, выражавшемуся в идеях мессианского царства, но она с самого начала обращена своими макаризмами к тем, кого уже поразили несчастья мира, кто раздавлен и унижен и кто стоит напротив тех, кто обладает господством и властью, как страдальцы. Но блаженны эти угнетенные, потому что противодействие, которое их сейчас угнетает, не вечно, но награда их вечна. Скорбящие утешатся. Кроткие, то есть те, кто переносит свои страдания спокойно и безмятежно, не позволяя мирскому давлению, вообще заброшенному положению, выбить себя из колеи и отчаяться в благом деле, — они будут владеть землей. Милосердные в лучшем случае могут оставаться теми же угнетенными людьми, если они не позволяют оппозиции склонить себя к грубости; они не огрубели от давления, не желают гибели оппозиции, а скорее жалеют тех, кто кажется потерянным. Но надо признать, что такое отношение к давлению противоположности вовсе не подразумевается в этом высказывании. Заметим, что речь идет о давлении противодействия, которое мир оказывает на общину. В изречении о миротворцах это отношение к общей оппозиции мира выражено столь же слабо. Если сказать, что миротворцы — это те, кто не усиливает борьбу с миром, страстно бросаясь в него, а успокаивает его кротостью и мягкостью, то это значит внести в изречение направление, которое в нем нисколько не выражено. Посмотрите, как четко выражена идея борьбы в ст. 10: «Блаженны гонимые за правду». Да, в последнем блаженстве, завершающем все, речь становится настолько полной в описании давления, которое испытывают верующие, что теперь становится ясно, что? прежде всего, что говорящий, когда он хотел говорить о гонениях и страданиях, умел совершенно ясно выразить свое намерение. «Блаженны вы, — говорится в ст. 11, 12, — когда будут поносить вас за Меня и гнать, и всячески злословить вас, лгать в этом. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: ибо так гнали и пророков, бывших прежде вас».