Апологеты упирают на эту неуместную рефлексию евангелиста, утверждая, что в следующей параллели Иисус «имеет дело с ветхозаветным учением в той форме, которую ему придало фарисейство». Даже Неандер, признающий, что в этом отрывке Иисус «выдвигает контрмеру против позиции гесеев в целом», вынужден, в угоду евангелисту, снова навязывать отрывку ссылку на фарисеев и говорить, что Иисус «в то же время подчеркивает оппозицию фарисейской концепции и применению гесеев». Но кризис освободил нас от этой путаницы, и правильное объяснение следующего отрывка подтвердит результат критики.
3. Смертельный удар.
Иисус опровергает ветхозаветное предписание «Не убивай, но кто убьет, подлежит суду», говоря, что всякий, гневающийся на брата своего, подлежит суду, но кто скажет брату своему: «Дурак», будет осужден на синод, а кто скажет ему: «Дурак», будет осужден на геенну огненную.
Где же здесь можно найти следы фарисейских предписаний? Да, говорит де Ветте: «но убивающий виновен в осуждении»; это «пасха книжников» (Павел), даже называет ее «ослабляющей» пасхой. Как будто закон не требовал, чтобы убийца был осужден, как будто Иисус не добавил это враждебное положение только для того, чтобы противопоставить ему то усиление, которое лежит на пути от осуждения к адскому огню.
Действительно ли Иисус сочинил и произнес это и подобные ему изречения, с которыми мы еще столкнемся в этой связи, решить невозможно, да и безразлично для дела. Всегда остается несомненным, что бесконечность самосознания, вошедшая в мир вместе с ним, породила эту мысль о бесконечности нравственных определений. Только не надо ссылаться на то, что в этом изречении упоминается Синедрион, ибо как легко могло возникнуть противоречие ситуации, когда позднейший рефрен был сообщен как изречение Иисуса, так и чаще всего могло случиться, что в такое изречение были включены положения, соответствующие предвиденной ситуации, и поскольку они были еще общеизвестны, то были использованы со свободным сознанием для исторического контекста.
Что касается смысла поговорки, то мы лишь вкратце отметим, что она, как и все последующие, похожие на нее, имеет вполне серьезный смысл. Но серьезность эта не та постыдная, как если бы речь шла о том, что тот, кто, например, называет своего брата дураком, должен предстать перед судом; в поговорке гораздо больше совершенного сознания несоответствия обеих сторон, только эта серьезность и это сознание несоответствия не сведены вместе в виде вразумительного размышления. Однако само по себе выражение таково, что оно выходит за пределы самого себя в своей точке и указывает на идею, для выражения которой и для ее идеального представления недостаточно одной точки. Через это растворение себя, с которым он выходит за пределы себя, конкретный саз снова становится адекватным выражением идеи, поскольку он представляет в себе импульс к бесконечности того же самого и живым образом втягивает идею в этот импульс.
За этим следует новая мысль! Отношение к ближнему не только не должно нарушаться, но если оно нарушено, то следует оставить все остальное, пока оно не будет восстановлено. «Если ты принесешь жертву твою к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя — ἔχει τὶ κατὰ σοῦ — оставь жертву твою пред жертвенником, и пойди и примирись сначала с братом твоим, а потом приди и принеси жертву твою». Не что иное, как дальнейшее развитие изречения Мк. 11, 25: «когда стоите и молитесь, прощайте друг друга, если что имеете друг против друга» — ɛï tı ἔχετε natá tivos. Вильке утверждает, что здесь, при написании ἔχετε Марка, вставлено изречение, которое первоначально должно было стоять перед Мф. 6, 14, а вся Мк. 11, 24-26 вообще была позднейшим дополнением. Однако, во-первых, рука, скопировавшая это изречение из письма Матфея и, соответственно, скопировавшая из того же письма следующее, несомненно, сохранила бы ту же конструкцию целого, чего не произошло. Более того: Матфей часто повторяет одно и то же изречение, но не буквально в одном отрывке, что он и сделал бы, если бы Мк. 11, 25 находился перед Мф. 6, 14. Наконец, хотя Марк все еще так оригинален и обычно выдает безупречные сочинения, он не всегда корректен, и особенно в речах его прагматизм часто страдает отсутствием связности, что еще более бросается в глаза в сочинениях его преемников. Так, даже первые слова, произносимые Иисусом по случаю С. 11, 20. 21, которые Вильке, как будет показано далее, вынужден оставить без внимания, чужды внутреннему характеру события.