Как невинна эта точка зрения по сравнению с распространяющейся сентиментальностью новейшей апологетики, которая с упоением рассказывает о «чудесном», что лежит «в основе» двух родословий, и с горячим энтузиазмом полагает, что нить, которая вырывается из клубка стольких семей, «чтобы удержать звено, которому суждено продолжить линию, была надежда на то, что в линии Авраама и Давида родится Мессия. Итак, если бы Иисус действительно имел давидово происхождение, то нить, ведущая к нему из прошлого, очень легко могла бы, если бы она проходила через родословную, быть взята из преемственности. Но если не только правящая линия должна иметь честь привести к Мессии, если побочная линия должна разделить с ней эту славу и сразу же при первом ответвлении от правящей линии определить эту надежду побочным пунктам, то как же она должна сделать выбор среди стольких сыновей Давида?
Наконец, этот взгляд впадает в ошибку хетлигенского поклонения, если он может «думать о Воплощении Христа как о готовом факте», только предполагая, «что священная жила высшей жизни текла через всю линию предков Господа». «Дева, — продолжает он в этом смысле, — избранная быть матерью Мессии, не могла родиться внезапно в грешном роду; она была хотя и не без греха, но все же чистейшей из рода того времени, и то, что она была таковой, было ее избранием по благодати, ее происхождением из святейшей семьи человечества». Конечно, апологет, обнаруживший эту «святую жилу» в истории, должен придерживаться невинных имен родословия Луки и против своей воли заставлять его сообщать генеалогическую таблицу Марии. Но что подразумевается под этими именами, нам уже известно, и апологетическую уловку, отрицающую предпосылки христианского самосознания во всей истории и сводящую ее к «святейшей семье», нам достаточно загнать в ее следствие, в бесконечное обращение, чтобы покончить с ней. Святейшая семья человечества» должна иметь свою «подготовку», т. е. она может также или снова возникнуть из святейшей семьи, аналогичным образом и т. д., пока мы счастливо не придем к греху, ставшему первородным грехом всего человечества. Где же здесь святая первородная семья?
Новейшая апологетика, похоже, хочет последовать совету Лютера и не стремится к дальнейшему определению того, как «можно объяснить связь двух родословий Христа друг с другом». Но если она все же считает, что может утверждать, что «в любом случае происхождение Христа из рода Давидова с самого начала считалось чем-то бесспорным», и мы спросим, не ссылаясь на Марка, кто это утверждал, то она не сможет ответить. Ведь после таких предшественников, как Марк, Лука и Матфей, чей авторитет мы рассматриваем, точно нельзя считать авторитетами?
Значит, сила! Если исторического свидетельства недостаточно, то применяется сила априорного доказательства. Пусть теперь утверждается, что в воспитание Ицона входило, что он действительно происходил из дома Давидова, ибо чувство близкого родства, это чувство, непосредственно переплетающееся с личностью, должно было служить естественным основанием его мессианского самосознания. История, однако, достаточно часто высмеивает такие ограниченные связи, и чем выше дух, тем меньше он связан такой узкой отправной точкой с миром, на который он должен воздействовать, тем меньше он нуждается в такой естественной связи с идеей своей задачи. Можно, наконец, пойти на крайние меры и с дерзновенной трансцендентностью утверждать, что божественное самосознание было приковано самой пророческой идеей к мысли о том, что начало новой церкви должно исходить от рода Давидова, и что эта связь божественной мысли с пророческой идеей определила появление Искупителя из дома Давидова. Но прежде чем подняться на этот высочайший уровень трансценденции, на котором дух должен выйти из самого себя, отметим, что основанием новой церкви было упразднение экономики Ветхого Завета. Что возникновение нового принципа не могло произойти без негативной диалектики против старого, и что не одним из самых незначительных моментов этой диалектики было первое самосознание нового принципа, вспыхнувшее в личности, родившейся на периферии старого мира. Апологет должен помнить об иронии диалектического принципа, который он так часто противопоставляет требованиям мирской и даже юридической гордыни, когда умеет восхвалять то, что Бог избирает слабых и презираемых.