Когда возникло сомнение в эмпирической реальности этих мнимых эффуляций религиозного сознания, когда стало ясно, что они принадлежат только феноменально-логическому миру духа, апологетика, эта полунаука, может потерпеть поражение только в том случае, если она все же попытается отстоять их объективную реальность. Да, она должна — но для этого не нужно больших усилий — она должна быть доведена до поражения, ибо своими выступлениями она лишает историю всякого достоинства и значения, и не следует думать, что наука в борьбе с ней имеет отношение к религии как таковой.
«В обстановке высшего чуда человеческой истории, — говорит Неандер, — благодаря которому последняя должна была быть поставлена в тесное общение с небом, «лучи завуалированного невидимого мира, освещающие человечество, предстают как нечто гармонически сопричастное». Безусловно, в личном завершении истории до сих пор гении мира духов должны встретиться. Но это можно мыслить только так, что в личности Иисуса исторические предпосылки, доселе распределенные и расходящиеся в отдельных исторических духах, соединились, и потому эти духи предстают вокруг него как служители, инициировавшие и возвестившие его приход. Эта диалектика, что в лице Иисуса соединились подготовительные условия, для религиозного сознания выбрасывается в другой мир, и эти подготовительные условия, превратившись самостоятельно в отдельные точки света, предстают теперь как духи иного «завуалированного мира», потому что на самом деле для религиозного сознания, как и для апологетики, реальный исторический мир — это завуалированный мир.
Что может сделать апологетика, как бы она ни изощрялась в словоблудии, против простой, спокойной, трезвой науки! Что толку от восклицания Ланге: «Придется признать, что и у Бога может быть двор, столь же благородно рожденный, столь же духовно чистый и высокий, как подобает королю». Странно! Апологетика в своем высшем пафосе все еще озабочена «может», а неверующая критика знает, что дух действительно имеет блестящий двор, а именно: в выдающихся исторических духах, которые своей борьбой обогатили самосознание и подняли его на более высокую позицию. Против этого «двора» «окружения Господа славы в светлейших, возвышеннейших пространствах Его творения» — темный вакуум бездумной фантасмагории.
Куда смотрит апологетика, когда говорит: «Ольсхаузен справедливо полагал, что религиозный дух, приходя в мир, может быть окружен религиозными духами»? Мог ли? Разве вокруг колыбели основателя христианской религии не было действительно духов, измученных прежними трудами, ищущих отдыха и решения загадки? Есть ли еще необходимость в ангельских одеждах, когда духи людей и духи старых религий ожидают того, что должно произойти? Истинной средой для явления Иисуса была восприимчивость исторического духа.