Писатель! Да, писатель здесь поработал. Реальность не была такой легкой, как у него. По своему внешнему виду она не является произведением искусства, где все силы стоят рядом, как на картине или на сцене, узнаваемые зрителем и друг другом, но она бросает вялую, труднопробиваемую массу, она становится годами и борьбой с летучим материалом интеллектуального сброда между ее героями и теми, с кем они исторически связаны или кого они в конце концов втягивают в круг своего влияния. По сравнению с игрой искусства действительность жестока и ужасно серьезна, только в борьбе она позволяет сформироваться и проявить себя великому и вечному, и тот, кто захотел бы неверно оценить игру искусства и поставить ее прямо в ряд с действительностью, сделал бы ее детской, смехотворной, самое большее — причудливой, но очень бессмысленной прихотью случая. Такова была встреча Крестителя и Иисуса, что последний вышел с мировоззрением, ставшим кризисом, который он еще не мог перевести и в который не мог даже близко поверить, а Иисус распознал в Крестителе и его делах подготовку своей высокой задачи и эффективности. Иисус ухватился за бедных, смиренных и слабых, когда облегчил их иго и дал им утешение, разоблачив законническое высокомерие, лицемерие и поверхностность фарисеев, совсем не так, как если бы Он предстал перед ними в виде новорожденного младенца в пеленах.
Повторим, чтобы никто не вменил нам в вину ложную мысль, — мы могли бы сказать это тысячу раз, но это не поможет в конечном счете, — евангелист и оригинальное религиозное воззрение видят в тех событиях истории рождения и младенчества не только отдельные, трезвые факты, за которые бьются апологеты наших дней, но они видят в них всемирно-историческую связь явления Иисуса. Необходимость этой связи они пока не могут представить себе иначе, чем сгруппировав вокруг ребенка все элементы, которые человек и само произведение объединили и собрали вокруг выработанного принципа. Апологет же в интересах «исторической достоверности» делает факты из тех представлений, которые религиозный дух тоже считал фактами, но такими, через которые бесконечно высшая идея все же ускользала от него, факты, которые сами по себе должны были быть действительными, а теперь выдают, что они в корне потеряли всякое отношение к идее и ее подлинной реальности и сами по себе недействительны. Не критика, а апологетическая охота за юридическим авторитетом растворила эти взгляды. Критика умеет лишь вновь оценить их как воззрения религиозного духа, но для этого она вынуждена, по вине современного теолога и его полуверия, показать подлинную историческую реальность идеи перед лицом ничтожности этих мнимых фактов.
Ланге» обращает особое внимание на восприимчивость пастухов, которая сделала их достойными небесного внимания.... «Они радостно приняли мессианское возвещение, охотно последовали за ним и приветствовали новорожденного как Мессию». Но восприимчивость народа и мира, который он представляет, была более значительной, более важной и более судьбоносной, и только она одна достойна того, чтобы о ней говорить и исследовать — а какое исследование, которое не решается с помощью маленькой картинки! — достойно.
Не поддаться настойчивому увещеванию Неандера кажется почти страшным святотатством, и все же мы не можем, не имеем права даже полностью скопировать сюда то длинное предложение, в котором он призывает критика к покаянию. «По аналогии с историей, говорит он, великие явления и эпохи, через которые удовлетворяется потребность, давно ощущаемая многими, удовлетворяется стремление многих восприимчивых умов, многих пророческих предчувствий. И кто верит в Бога самосознательной, свободной любовью, тот не сочтет недостойным этого Бога, если в таких родовых муках великих всемирно-исторических эпох он позволит стремлению отдельных людей предвосхитить их исполнение через особые провидения и откровения. «Критик должен был бы очень мало понимать историю, если бы хотел отрицать предвосхищение более позднего принципа. Он не отрицает его, но гораздо выше, чем апологет, он видит его в духах, которые предвидят позднее, но уже наслаждаются им, пусть даже в других формах счастья, и тем самым делаются счастливыми. Даже в язычестве последующее наслаждается и ощущается в большей степени, чем если бы пастухи увидели новорожденного ребенка. Тогда это предвосхищение происходит как свободный акт самосознания у тех, кто опережает большую массу в восприятии нового принципа.