Однако Луке пришлось изменить это, поскольку он опустил слова свидетелей о том, что Иисус говорил о храме, и приберег их для рассказа Стефана. Поэтому он не мог сначала вложить одну насмешку в уста всего народа, а затем другую — в уста первосвященников; он должен был упростить или, если он не мог сделать это разумно, запутать. Он сделал и то, и другое! Он упростил: народ стоял и смотрел, а правители в это время насмехались над Иисусом и говорили то, что в Писании Марка говорят только первосвященники: «Он спас других; пусть спасется сам, если он — месстас, избранник Божий». Но поскольку Лука не хочет и не может удержаться от этого в своей рабской зависимости от Марка, то из этого следует, что за первой насмешкой сразу же последовала другая — насмешка над воинами, подавшими ему уксус, — конечно, не насмешка над возгласом «Элои! Элои!», а вариация издевательства над начальством, о котором уже говорил Марк и о котором только что сказал сам Лука: «Если ты царь Иудейский, то угощайся», и только теперь, после этих слов — то есть слишком поздно и в неподходящем месте — Луке показалось надутым привести надпись на табличке, прибитой к кресту.
Затем следует новое издевательство! Только один из этих двух преступников насмехался над Иисусом, но как? — словами, которые Лука описывает в письме Марка как насмешку первосвященников: если ты Мессия, то спаси себя — конечно! — и нас! Так оценивает эпизод Лука. Другой преступник упрекает своего товарища, просит Иисуса помянуть его, когда он придет в своей царской власти, и Иисус отвечает: сегодня ты будешь со мной в раю.
Ремарка о затмении солнца, которая следует далее, помещена Лукой очень косо, так как он вынужден был опустить то, что дает ей поддержку в сочинении Марка. Он не сообщает нам продолжительность трех часов, потому что выше уже сообщал о том, что произошло в девятом часу, когда кто-то издевательски напоил Господа, не объясняя, что это за издевательство. Стремясь заполнить пробел — но только пространственный пробел, — он говорит, согласно примечанию, что «от шестого до девятого часа сделалась тьма, и солнце померкло, и завеса в храме разодралась», как будто затмение солнца последовало только за этой тьмой и как будто разрыв завесы в храме произошел не только после смерти Иисуса. Лука все перепутал, потому что слишком рано поместил заметку о том, как Иисусу передали уксус, и хотел сообщить нам какую-то новость после этого.
Оригинальное сообщение получилось именно таким: Марк сам говорит, зачем нужны были два преступника на стороне Иисуса, чтобы исполнилось Писание, в котором сказано: «Он был причислен к преступникам», Ис. 53, 12. Насмешки вообще были необходимы, потому что праведник из Ветхого Завета говорит: «Я — посмешище для людей, все, видящие меня, насмехаются надо мною и качают головами своими». Наконец, Матфей также цитирует из этого псалма ст. 9, как народ насмехался над Мессией: «Он уповал на Бога, Который теперь, когда Ему нужно, спасает Его из беды!»
Из этих насмешек Четвертый повествует только о том, что по бокам Иисуса были распяты два преступника, и о том, что Пилат прикрепил к кресту табличку с надписью, еврейской, греческой, латинской, как Лука узнал позднее от Марка, а от него — Четвертый: «Иисус Назарянин, Царь Иудейский». Его эпизоды, как уже отмечалось выше, заняли у евангелиста слишком много места и времени. Сразу после разоблачения несшитой юбки он даже добавляет новый эпизод, рядом с которым насмешка уже не может стоять, не говоря уже о том, что занимаемое им место, по мнению евангелиста, должно быть получено за счет других особенностей, о которых сообщает Марк. А именно, замечание о женщинах, которые наблюдали «издали», так что это вполне уместно и разумно, а потом еще и заметили, где Иосиф положил тело, — замечание, которое Марк добавляет только после смерти Иисуса, Четвертый вплел в свой рассказ раньше, по той простой причине, что там, где он его вставляет, Иисус, как говорится, еще жив и говорит. Женщины, а вместе с ними и любимый ученик, внезапно оказываются рядом с подножием креста, чтобы Иисус мог поручить ученику заботу о своей матери. Поскольку мы уже оценили ценность заметки об этих женщинах, критика этого эпизода четвертого Евангелия приведена, и поэтому не стоит больше упоминать, что в четвертом перечислены другие женщины, кроме Марки, а именно три Марии, мать Иисуса, сестра той же самой и Мария Магдалина.
5. Часы дня смерти.
То, как Марк вычисляет часы дня смерти Иисуса, не вызывает сомнений из-за контекста. Когда он говорит (C. 15, 25), что был третий час, когда Иисус был распят, и шестой, когда наступила тьма, которая продолжалась до девятого, в конце которого Иисус умер, ясно, что третий час — это девятый час дня, девятый — третий час дня, а шестой — полдень: тьма, то есть контраст, к которому стремился Марк, наступила, когда солнце достигло своего апогея.