С богословами и их лицемерными оборотами речи борьба закончена. Мы уже не раз говорили им, что если бы они имели уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть, то им не нужно было бы больше бояться никакого непонимания: их лицемерие до сих пор заключалось в том, что они пытались отстаивать взгляды, которые их собственное мирское образование и все их обстоятельства опровергали, и поэтому могли отстаивать их только с помощью жалких аргументов. Они серьезно относились к этому вопросу, они действительно боролись за эти взгляды, поскольку все еще были очарованы ими и верили, что без них они пропадут и здесь, и в том мире. Это было всеобщее лицемерие мира: считать и относиться к поддержанию религиозных взглядов как к задаче интеллекта с его последовательностью, в то время, как первое условие для такой задачи — сам интеллект — перерос и отпал от этих взглядов. Теперь все изменилось, критика получила научное и нравственное завершение, религиозные взгляды объяснены и признаны, человечество освобождено. Неужели богослов по-прежнему считает, что человечество не должно обращаться к более благородным целям, посвящать себя высшим задачам, что история существует только для того, чтобы развлекать нас своими препирательствами, или для того, чтобы одно объяснение библейского отрывка отменяло другое и дело не доходило до решения? Если же теолог по-прежнему считает, что человечество и история существуют только ради него самого, то он должен теперь навязать себя в то время, как в остальном он господствует над миром; он должен, наконец, волей и сознанием лицемерить и лгать, т. е. противоречить опосредованному знанию и по-прежнему досаждать нам своими идеями.
Но что касается моей работы, то, возможно, для него нашлась бы другая задача. Если бы он умел быть обстоятельным и обобщать, если бы он хотел придерживаться мнения, что все, что происходит в мире, существует только ради него, что все — только школьная работа, на которой он должен доказать свою особую мудрость, то он, может быть, придумал бы собрать в моем сочинении отрывки, в которых я характеризую его самого, и, поскольку он знает только личные интересы, доказать мою грубость, бесцеремонность, мой терроризм по отношению к нему. Тщетно! От вопроса не уйдешь! Остается только доказать, что эти излияния негодования по поводу лицемерия и самого легкомысленного издевательства над Писанием не оправдываются предшествующими событиями; сначала надо доказать, что я не прав в этом вопросе; сначала надо доказать, что вы читали критику; сначала надо вообще обосновать, что человечество не имеет, наконец, права сбросить свои цепи на землю. Нам также было бы интересно увидеть доказательства того, что художник не может использовать мрачные цвета, и что человек оценивает картину безупречно, когда говорит: «Посмотрите на это темное пятно!» Теология — это темное пятно современной истории, поэтому я могу только описать ее как таковую и противопоставить ее чистоте критики. Исторический Христос — это человек, которого религиозное сознание вознесло на небо, т. е. человек, который, даже спустившись на землю, чтобы творить чудеса, учить и страдать, уже не является истинным человеком. Религиозный Сын Человеческий также, как Примиритель, является человеком, отчужденным от самого себя. Он не рождается как человек, не живет как человек в человеческих обстоятельствах и не умирает как человек. Этот исторический Христос, «Я», вознесенное на небо, ставшее Богом, низвергло античность, покорило мир, высосав его досуха, и выполнило свое историческое предназначение, когда посредством огромного разрыва, в который оно ввергло реальный дух, заставило его познать себя и осознать себя с такой основательностью и решительностью, которая была невозможна для наивной античности.
Если уже больше ничего из того, что мы читаем в Евангелиях, не может считаться высказыванием об Иисусе, то для богослова, который занимается этим человеком и историческими заметками о нем, который борется за то, что одежда этого человека была распределена и потеряна таким-то и таким-то образом, что на кресте ему дали тот или иной горький напиток, что он так-то и так-то часто плавал по Галилейскому морю, дело становится очень серьезным. Какой страшный характер должна носить эта серьезность, можно судить уже по одному тому, что в качестве самого убедительного доказательства того, что «Христос умер», не стесняясь, приводят примечание Тацита о том, что Христос был казнен при Тиберии Понтием Пилатом. Когда писал Тацит? Не писал ли он тогда, когда проповедь Распятого уже начала приводить весь мир в смятение? Говорит ли он или его скупые заметки, о которых тогда твердил весь мир, и которые выглядят так, словно они взяты из «Секретного архива Его Императорского Величества» или из «Министерских актов»?