Если человек по имени Иисус существовал, если этот Иисус дал толчок революции, потрясшей мир во имя Христа и придавшей ему новую форму, то можно быть уверенным, что его самосознание еще не было искажено и вырвано из суставов догматическими утверждениями евангельского Христа: тогда характер его личности спасен. Евангельский Христос, задуманный как реальное, историческое явление, был бы явлением, которого человечество должно было бы бояться, фигурой, способной внушать только ужас и страх.
Исторический Иисус, если он действительно существовал, мог быть только личностью, которая растворила в своем самосознании антитезу иудейского сознания, а именно разделение божественного и человеческого, не допустив при этом нового религиозного разделения и отчуждения, уйдя из форм социального рабства в свое нутро, не заботясь о новых враждебных оковах.
Но существует ли эта личность, открыла ли она блаженство и глубину своего самосознания другим, породив тем самым и борьбу, и, наконец, формирование нового религиозного принципа, — этот вопрос может быть решен только тогда, когда мы завершим работу, которая должна последовать за критикой Евангелий, за критикой новозаветных посланий. То, что мы должны были начать с критики Евангелий, объясняется тем, что эти писания своим положительным содержанием более всего захватили дух, так как их содержание имеет видимость предпосылки эпистолярного Евангелия, поскольку эта предпосылка была прежде действительной и сначала должна была быть лишена этой видимости. Теперь настала очередь Посланий, и с их критикой будет завершена критика первоначального христианского сознания в целом и получено представление о реальном ходе его исторического развития. До сих пор мы не задумывались о фактической и хронологической взаимосвязи между многообразными, часто буквальными, ссылками в Евангелиях и Посланиях. Мы не имели возможности сделать это потому, что критика еще не исследовала, когда, кем и при каких обстоятельствах были написаны Послания. До сих пор остается открытым вопрос о начале эпистолярной литературы НЗ, а исследование так называемых Павловых посланий еще далеко от своего завершения. В этой области осталось не так много работы, скорее, все еще предстоит сделать.
Пока мы убедились, что Евангелия — позднего происхождения и являются произведением давно существующей церкви, но, когда они были написаны и какое место они должны занимать в развитии эпистолярной литературы, нам подскажет критика посланий.
Мы можем идти к этому только постепенно. Если критике предстоит опровергнуть огромную библиотеку богословских книг, она должна действовать тщательно и осторожно, и никто не упрекнет ее, если она заменит десять тысяч книг однотомником. Позднее, в более счастливые времена, дело упростится еще больше, и это должно произойти, так что нынешнее необходимое противодействие теологическому сознанию будет полностью отброшено. Однако, возможно, и в дальнейшем удастся использовать замечания, затронутые антитезой, и придать им некоторый интерес, поскольку они в любом случае являются памятником борьбе, в которой свобода, достоинство и гуманность самосознания должны были бороться с глупостью, подобной которой никогда не существовало и не существует в мире!
Я привел характеристики евангельской историографии в каждом разделе своей работы, а если нужен обобщающий трактат, то я привел его в своем труде о «божественном искусстве священной историографии», полностью исчерпав все относящиеся к нему категории.
Еще одно слово о Четвертом Евангелии! То, что я должен был оставить неясным в своей критике его, полностью объяснено в настоящем томе моего сочинения, и мне остается добавить лишь одно замечание. Четвертый евангелист также знал и использовал «Деяния апостолов» Луки для рассказа об исцелении Петром больного инвалида и слепорожденного. То, что больной из купальни Вифезда — это паралитик Марка, а также то, что четвертый евангелист заимствовал некоторые наиболее важные случаи из синоптического повествования, уже отмечалось выше. Исцеление хромого Петром, о котором рассказывается в «Деяниях апостолов», само по себе является лишь подражанием оригинальному рассказу об исцелении паралитика, но Четвертая книга, в свою очередь, заимствовала из него почти все существенные черты, чтобы сделать их полезными для Евангелия. Хромой, страдавший недугом от рождения, каждый день отводился в определенное место, как и больной конечностями у Четвертого. Петр обратился к нему первым, но по естественному случаю, когда он прежде просил его о милостыне; четвертый же неестественно повернул это так, что Иисус обратился к своему больному первым. Народ узнал о поступке Петра и побежал к апостолам в храм, где произошло чудо, и тогда Петр воспользовался случаем, чтобы сказать о воскресении Христа; то же самое, но неестественно мотивированное внимание народа после исцеления больного у купальни Вифезды и то же самое следствие речи о воскресении. Больному Петру уже более сорока лет, а Четвертому — тридцать восемь лет. Теперь мы знаем, как Четвертый пришел к своему числу, и, вероятно, можно сказать, что если число имеет такое символическое значение, то, хотя он и не хотел определенно высказаться о празднике, он хотел создать видимость, что этот праздник мог быть Пасхой. То, что он не осуществил символического значения чисто и безусловно, нам теперь позволено объяснить из его плохой манеры писать историю, так же как мы теперь можем сказать, что в этом обращении Иисуса к самарянке, карикатуре на синоптическую ханаанеянку, он хотел дать символическое отношение к самарянам и не мог осуществить его только из-за отсутствия у него всякой пластической силы.