Однако евангельский отчет бесконечно выше страшных аберраций богословов, даже если он возвысился до области невозможного, навязав одному событию общий факт истории, растянувшейся на тысячелетия. Он не знает ничего о самоизобретенной теории магов, ничего об ошибке, которую Бог мог случайно использовать в глупой цели; для него звезда, знание ее значения и чудесная сила, с которой она привела магов к божественному ребенку, были сотворены Богом. Но, придав звезде это чудесное притяжение и значение указателя на Мессию, он, сам того не сознавая, даже не имея возможности дать о ней отчет после глубокого открытия, возвел звезду в символ естественной религии, которая, «понятая в своей истине» и как историческая форма самосознания, как и язычество в целом, «указывает на христианство».
Еще раз! Евангелист не создавал свою картину путем размышлений и не прорабатывал отдельные ее черты с пониманием их глубинного смысла; он даже не пришел к своей картине путем размышлений над странным движением в тогдашнем мире, а, можно сказать, сформировав ее, ухватил это движение в его истинном смысле и довел его до цели, сам того не зная. Одним из самых своеобразных явлений неизменного язычества было, как известно, распространение небесного божества, которое с неодолимой силой распространилось с Востока по языческому миру, связало себя с родственными элементами самых разнообразных взглядов на вещи и даже стремилось подчинить себе то, что в них противоречило ему. Внутренний смысл этого явления мы можем обнаружить в том, что языческая мифология из пестрого разнообразия и детализации утративших смысл деталей стремилась идеализировать себя в чистоте простого взгляда. Христианский евангелист понял это лучше: с восхитительным инстинктом он ведет языческую мудрость через звезды к Спасителю.
Внешние причины, послужившие материалом для этого сообщения, уже достаточно часто приводились критиками: это пророчество о языческих толпах, которые будут стекаться в святой город с данью уважения, и звезда, восходящая от Иакова. Ранняя церковная точка зрения никогда не была полностью свободна от ошибочной категории, согласно которой исполнение произошло именно потому, что так было предсказано: критика в своей первой форме сохранила ту же категорию, приняв ветхозаветные изречения и иудейские ожидания за движущую силу евангельских взглядов. Мы должны, как уже отмечалось, идти противоположным путем, согласно правильной концепции самосознания, и скорее выводить из определенности и силы высшего самосознания инстинкт и силу, которые обнаруживают то, что связано в подчиненной сфере, и перерабатывают это в материал для представления высшего принципа.
Когда Матфей писал свой рассказ о звезде волхвов, христианская община уже давно осознала себя сферой, в которой различие между язычеством и иудаизмом было преодолено верой. Однако это признание своего предназначения далось ей нелегко; чтобы достичь его, ей пришлось бороться и — доказывать. Сначала она принимала доказательства в том виде, в котором находила их, — как пророчества Писания и как вечные постановления Божественного совета. Но этого ей было недостаточно: как христианская община, как основа Искупителя, она поняла свою внутреннюю решимость только тогда, когда увидела в ней неотъемлемый атрибут своего Господа. Чем больше взгляд на Спасителя устремлялся к индивидуальному и личному, становился историей Его жизни, а эти атрибуты из своей простоты превращались в отдельные исторические события, тем сильнее была потребность придать этим событиям и отношению Божественного совета к личности Иисуса значение высшей необходимости.