То, что Иосиф бежит с ребенком в Египет, кажется евангелисту значительным, он видит в этом исполнение пророческого слова Ос. 11:1, где Иегова говорит о Своем Сыне, которого Он призвал к Себе из Египта. Правда, речь идет о прошлом, об избавлении народа из Египта и только о народе как таковом, но эта ограниченная связь была скрыта от евангелиста, который обращает внимание только на то, что Иегова говорит о Своем Сыне, а затем делает вывод, что этим Сыном может быть только Иисус.
После смерти Ирода Иосиф получает от ангела во сне указание вернуться в Израильскую землю. Он послушался, но, узнав, что в Иудее правит Архелай, побоялся идти туда и, получив во сне указание, снова обратился в Галилею, где поселился в Назарете. Это, по словам евангелиста, произошло для того, чтобы исполнилось слово пророков: «Он будет называться Назарянином». В том, что Иисус вырос в Назарете и вышел из этого города, приняв общественное служение, он видит знак смирения Мессии в Его историческом облике. Теперь он вспоминает, что Исайя сравнивает Мессию, появившегося из ничтожных обстоятельств, со слабым рисом, растущим из пня срубленного ствола дерева; он видит в этом буквальный намек на появление Мессии из маленького местечка провинции, удаленной от столицы, и в то же время говорит в большинстве пророчеств пророков, так как находит идею ничтожного облика Мессии и в других пророчествах, кроме пророчества Исайи.
Последнее размышление евангелиста очень ясно доказывает, что и в этих скитаниях мессианского младенца он все еще имеет в виду и хочет изобразить борьбу и противоречие высшей судьбы младенца с судьбой, толкающей его в уединение. Материал для такого изображения был дан ему в той мере, в какой, по рассказу Марка, несомненно, что Назарет был городом-отцом Иисуса и что из этого отдаленного и дотоле неизвестного города пришел Господь, когда вступил на свой государственный пост. Кроме того, в третьем синоптическом тексте отмечается, что святое семейство вернулось с Младенцем в Назарет с места чудес, прославивших рождение и первые дни жизни Младенца. Лука позволяет этому обратному путешествию состояться как можно скорее — сразу после того, как мать Младенца выполнила предписания закона, — и непредвзято: ведь он все равно сразу ощущает силу положительных утверждений Марка и теперь должен спешить вернуть Младенца туда, где он, согласно его руководству, находится дома. Матфей, однако, уже привык считать Вифлеем местом рождения Мессии; ему можно, если он хочет сообщить о рождении Господа, без лишних слов предположить этот город как местный; однако в его рефлексивной манере мы не можем удивляться, если он почувствует расстояние между колыбелью царей и уголком Галилеи. Он найдет этот контраст значительным, подчеркнет его, но в то же время попытается его опосредовать и понять как божественное провидение. Именно зависть и вражда мирской власти отталкивают царское дитя от дома предков и заставляют его расти в уединении Назарета. Из этой борьбы Матфей и вывел все свое повествование; поэтому скитания гонимого младенца — естественные последствия этой несчастной коллизии, но последствия, предвиденные Богом, предсказанные пророками и направляемые высшей необходимостью.
Но почему Иосиф не получил указания переселиться в Галилею и поселиться в Назарете в самом начале, когда Ирод пытался убить Младенца в Вифлееме? В то время это было невозможно, так как Ирод управлял и этой провинцией и мог выследить ребенка. Поэтому они ушли за границу, в чужую страну, пока опасность не миновала! Но в какую страну? В следующую, в Египет, где народ, чья судьба аналогична судьбе Мессии, также жил в подполье, пока не смог вступить во владение своим наследством, предназначенным ему Богом.
Богатство формы концепции, о которой мы здесь говорим, часто приобретает вид избыточности, когда идея, уже представленная прежде, выражается заново в аналогичном событии. После смерти тирана ребенок еще не обретает покоя. Иосиф узнает от ангела, что тех, кто искал жизни ребенка, больше нет, и покидает Египет, чтобы поселиться в Иудее, на родине Мессии; но опасность угрожает вновь, ребенок должен навсегда покинуть свою колыбель и искать новый дом на чужбине.
Нельзя, однако, считать подобные повторения лишь побочным продуктом. Формирующаяся концепция невольно идет на такие повторы, чтобы усилить серьезность столкновения или дать ему полностью раскрыться в своем фатальном насилии и прийти к развитию. Обычно — что и произошло в данном случае — повторение принимает такую форму, что столкновение и его развитие теснятся в более узком пространстве и тем самым приводят к тому, что демонический дух преследования продолжает работать над могилой ушедшего врага.