В пророческой книге и в том контексте, из которого взято изречение проповедника в пустыне, народу возвещается избавление от Вавилона, а вместе с ним и завершение теократии. Под руководством Иеговы народ вернется через пустыню на свою родину. Пророк излагает эту мысль так, как будто слышит голос, который вникает в беду народа и дает команду проложить путь через пустыню. Перед мыслью о завершении общины и пришествии Господа у евангелиста исчезает связь изречения с избавлением из вавилонского плена, которое, согласно первоначальному смыслу изречения, едино с этим завершением; он видит в изречении возвещение о пришествии Иисуса, а кто может быть голосом, призывающим к выравниванию путей Господних, как не Иоанн Креститель? Согласно оригинальному тексту, «в пустыне должен быть приготовлен путь Господень»; согласно расхожему разделению и переводу Семидесяти, голос проповедника в пустыне должен приготовить путь Господень: как легко было искать в этой версии изречения еще более определенную связь с Крестителем и его историческим появлением?
Не историческое примечание, которое можно было бы иметь о местной действенности Крестителя, — как иначе возникло бы противоречие, которое мы уже находим в письме Марка, — привело к тому, что в этом пророческом изречении увидели пророчество о Крестителе; но это изречение, которое не отнесли к Иоанну ради скудного, безразличного самого по себе примечания, только создало это местное для действенности Крестителя. Вернее, не само это изречение, а оно в соединении с идеей, которая приводила его в связь с Крестителем. Крестителя видели в проповеднике пустыни потому, что он предстал перед Господом в засушливое, бесплодное время и должен был трудиться на заросшей, невозделанной почве, не имея возможности прикоснуться к источнику жизни. Такое представление о Крестителе уже присутствовало в общине, когда евангелист нашел его созвучие с пророческим изречением, и это созвучие сразу же стало таким внешним, что пустыня духовной среды, в которой трудился Креститель, превратилась во внешнюю местность его деятельности.
Доказательством этого служит, с одной стороны, путаница, которую внесли в свои рассказы оба других автора, а с другой — прекрасная гармония, в которой Марк поместил пророчество и исполнение: видно, что у него рассказ впервые был выведен из его пророческого типа. Однако для того, чтобы восстановить эту гармонию в ее первозданном виде, необходимо устранить из текста Марка досадный излишек, который был внесен лишь позднее. Переход к Крестителю осуществляется, как обычно, Тертом с помощью двух ветхозаветных цитат, одной из Писания Исайи и другой из пророчества Малахии. Однако в ряде рукописей, в том числе и в очень авторитетной, пророчество о Крестителе начинается не словами: как написано у пророков, а словами: у пророка Исайи, что позволяет предположить, что первоначально читалась только одна цитата. Во-вторых, цитирование Ветхого Завета отнюдь не входило в обычай Марка, и тем не менее он должен был нагромоздить цитаты в самом начале своего труда? Другая его привычка говорит скорее о том, что он вплел в свой рассказ только одну цитату, причем вплел так тесно, что она стала единым целым с историческим повествованием. Два его преемника вводят в рассказ о Крестителе только одну цитату из Писания Исайи: тот факт, что ни один из них не добавляет другую из Малахии, является достаточным доказательством того, что они не читали ее в Писании Марка. Теперь прочитайте: «Как написано у пророка Исайи: «Глас проповедника в пустыне готовит путь Господу», так и Иоанн явился в пустыне, крестя» — восстановите связь, чтобы убедиться в том, что она оригинальная, единственно возможная и задуманная евангелистом. Но тогда несомненно и то, что пророческое изречение и идеальное представление о деятельности Крестителя делали пустыню местом подготовки дела спасения. Цитата из Малахии встречается только в речи Иисуса о Крестителе, которую передает Лука, а Матфей взял из Писания. Поскольку Марку ничего не известно об этой речи, хотелось найти хотя бы пророчества ВЗ, относящиеся к бегуну, также процитированные в нем, и теперь вставил изречение Малахии в тот момент, который показался наиболее подходящим.
Так ли, если пустыня мира относится к идеальному представлению, берега Иордана были постоянной обителью Крестителя, мы решить не можем. Ведь как легко было историку, желающему описать деятельность Крестителя, предположить, что единственным местом его деятельности был берег «реки» Палестины? Но разве недостаточно хорошо известно, скажет еще апологет, что берег Иордана бесплоден и бесплоден, что, следовательно, это даже та пустыня, где Креститель проповедовал и крестил? Вполне! Но не нужно было бы писать, что Иисус должен был покинуть эту пустыню, чтобы войти в пустыню.