Поэтому апологетическое открытие, что «Лука показывает постепенный переход Крестителя от проповеди покаяния к провозглашению Мессии», не является открытием в мире истории. Но если апологет даже думает, что Лука все же позволяет нам заметить, как Креститель сначала только проповедовал покаяние, а затем, после длительного периода деятельности, перешел к провозглашению Мессии, то мы должны просто вернуть его к тексту. Лука связывает все выступления Крестителя с тем единственным случаем, когда народ устремился на крещение, и тут же отсылает их к проповеднику покаяния, как только он сказал, что тот явился. Если же апологет все же хочет обогатиться примечанием, то напомним ему пример Матфея, который может научить его ценности этого примечания.
5. Действенность Крестителя по рассказу Матфея.
Теперь, когда мы отделили от основного типа все, что ему мешает или вредит, и нашли его в письме Марка, каким прекрасным, функциональным и почти художественным он должен быть, когда мы позволим ему воздействовать на нас в его чистоте. Появляется проповедник покаяния, и люди стекаются к нему, чтобы исповедаться в своих грехах и креститься. Но он также является предтечей Мессии: что он есть, он должен сказать сам, поскольку знает это через Божественное откровение и не может скрыть от людей. Он просто говорит, что после него придет бесконечно великий, который будет крестить уже не водой, а Святым Духом. Марк и не думает связывать это изречение с каким-то одним случаем: ведь он, как первый, кто придал этим словам их нынешнее место, более того, сформировал их, слишком хорошо знает, что они имеют слишком общий смысл, чтобы быть просто случайным высказыванием. Он еще знает, что эти слова характеризуют всю историческую позицию Крестителя и являются стержнем его проповеди, и он достаточно адекватно выражает свое сознание, когда вводит эту речь словами: «Так проповедовал Иоанн». В его произведении, наконец, очень красиво выражено, какой цели служит эта речь: она невольно, но твердо и уверенно ведет читателя к тому большему, к чему она относится, подобно тому как отношение Крестителя в целом утверждается в этой простой чистоте, что в ней выражено не что иное, как направление к грядущему. Я крестил вас в воде, говорит Креститель, и читатель, слушая его речь, увлекается его появлением в тот самый момент, когда он еще находится в разгаре своей деятельности, более того, когда он сам впервые слышит его проповедь, так что он сразу же оказывается в начале, на той границе, где Предтеча завершил свое дело и появляется Иисус. В то время как двое других останавливают представление своим тревожным прагматизмом и теперь позволяют Крестителю сказать — хотя и последовательно — «Я крещу вас водой», сила взгляда, который стягивает представление действенности Крестителя настолько, что заставляет его уйти и снова уйти почти в том же взгляде, все еще действует в своей первой оригинальности в письме Марка.
После этих доказательств вряд ли стоит размышлять о существовавшей ранее точке зрения, согласно которой в рассматриваемом случае Марк сделал выдержку из сочинений Матфея и Луки. Однако мы делаем это для того, чтобы показать, насколько прежние критические взгляды были в то же время ошибочны, поскольку предполагали ошибочные представления о рассматриваемом вопросе, а именно о написании истории. Так, например, Сонье говорит: «Обыкновенный опыт показывает, что речь не увеличивается при передаче, а скорее сокращается, потому что только ход мыслей, заложенный в ораторе, и дух, с которым он относился к своему предмету, могут сделать возможным дальнейшее развитие; и то и другое, однако, исчезает тем больше, чем дальше отстоит передаваемая речь от своего происхождения. Сколько слов, сколько несоответствий, путаницы и ошибок! Таковы все аргументы, исходящие из предпосылки, что библиографы истории механически запечатлели ту или иную реальность. Но мы можем смело оставить в стороне этот предполагаемый опыт — в его утопичности, поскольку доказали, что более длинная речь Крестителя сложилась лишь впоследствии из той короткой, которую мы находим у Марка. Эта критика предполагает, что Лука и Матфей были еще не очень далеки от истоков передаваемого ими дискурса, и поэтому их сообщение было более оригинальным: мы признаем его более рефлексивным. Предполагается, что речь Луки отражает первоначальный строй мыслей и дух, с которым ее формировал Креститель: но нам стало ясно, что Лука и Матфей внесли в речь, имевшую в своей основе совершенно иной строй мыслей, элементы, которые превращают ее первоначальную гармонию в неразрешимый диссонанс. Речь вполне может быть расширена впоследствии, но не обязательно при этом нарушать ее первоначальную структуру, поскольку — в зависимости от мастерства редактора — ее можно более или менее удачно захватить в средней точке ее первого движения мысли и от нее продолжить к большим перифериям. Лука, однако, не стал разбирать речь Крестителя таким искусным образом, но новый интерес и взгляд, совсем не вытекавший из первоначальной тенденции речи, побудили его к работе, а интерес к новому материалу, который он непременно хотел ввести в первоначальную структуру речи, скрыл для него то противоречие, которое теперь разрывает речь на части.