«Догматический интерес, который мог бы привести к изобретению этого события, нелегко проследить», — продолжает Вайс. Очень легко, как мы вскоре увидим, если сначала вместо «догматического интереса» мы позволим себе сказать «религиозный взгляд на историю», а вместо «домыслить» — «считать необходимым». «Таким образом, — наконец, думает Вайс, — догматические концепции, которые очень скоро утвердились в христианской церкви, могут, казалось бы, создать трудности для объяснения этого явления». Хорошо и аккуратно сказано! Правильно делает Уайт, что не говорит о том, что эти догматические концепции могли бы затруднить «представление» об этом событии. Ведь в то время, когда писал Марк, эти понятия еще не были настолько развиты или, по крайней мере, еще не настолько устоялись и не настолько вошли в общее воображение, чтобы можно было обидеться на то, что Иисус явился как человек, поставленный под закон. Позднее, конечно, — это уже другое дело — уже нельзя было прийти к такому мнению, Матфей и четвертый евангелист достаточно доказывают это: но их обида, как и то обстоятельство, что они все же сообщают о крещении Иисуса, не доказывает ни за, ни против исторической основы мнения, которое они однажды нашли и уже не могли избежать.
Но свидетельством против историчности евангельского повествования, а также важнейшим доказательством его позднего происхождения можно назвать тот факт, что Павел ни разу не упоминает в своих посланиях о крещении Иисуса от Иоанна. Нас меньше волнует тот факт, что в Евангелиях сам Иисус никогда не упоминает об этом событии, которое стало для него началом его общественной деятельности: нам нечего признать в этом, кроме прямого действия евангелистов, которое не позволило им, чтобы Господь засвидетельствовал таким образом свое исповедание. По крайней мере, этим актом руководствовались синоптики; четвертый евангелист не нуждался в этом доказательстве, так как он гораздо сильнее поддакивал Господу.
Пренебрежительное отношение, которое обычно уделяется выводу из молчания, отнюдь не заслужено, по крайней мере, в данном случае, когда мы не находим свидетельств там, где они обязательно должны быть в Павловых посланиях. Но оставим в стороне презренный вывод, хотя он и не настолько презрен, как это преподносит Вайс, говоря о «самых многократных свидетельствах», — мы можем проследить его происхождение. Иоанн считался предтечей Господа, его работа — предвестием Евангелия, и общий взгляд на историю в общине выстраивал отношения между вестником и Мессией таким образом, что последний появлялся, когда первый сходил со сцены. Теперь же, в момент призвания Господа, Предтеча еще стоит на своем месте, поэтому оба должны встретиться в этот момент на сцене. Если Иисус должен быть призван, то какой может быть более подходящий повод, чем прохождение Им курса Иоанна? Как это необычно! воскликнет кто-то. Ну так продолжайте! Евангелие было сообщено через крещение Иоанна; чтобы представить себе эту внутреннюю связь, которая в самой истории открывается только уму, но скрыта для глаз, религиозное воззрение должно лично свести обоих; если, таким образом, Креститель родил Иисуса, то последний должен перейти от него на свою сторону и пройти его крещение. Но это не что иное, как исторический факт, что более великое или даже более позднее должно пройти через предшествующие исторические посредники: мы можем скорее назвать это иронией истории и признать в ней именно то доказательство ее необычайной быстроты и продуктивности, что она обычно приводит своих величайших героев с самого дальнего края сцены и позволяет им появиться здесь, возможно, не проведя их предварительно через предшествующие взаимодействия, которые действовали там. Позднейшие, в силу своего самосознания, всегда могут и будут признавать силы, действовавшие на сцене их деятельности, и уметь ценить их как своих предшественников: так, Иисус признал в Иоанне своего Илию, а в покаянии — божественную судьбу; но им не обязательно было лично проходить ту школу, которую пришлось пройти предшествовавшему им времени. Идеальное совпадение более раннего и более позднего в памяти и признании последнего недостаточно для религиозного сознания общины, которая должна, наконец, увидеть внутреннюю связь между появлением Крестителя и Иисуса и идею о том, что дело спасения было подготовлено крещением Иоанна в том образе, который мы впервые находим в сочинении Марка. Эту категорию внешней связи и сегодня можно встретить в апологетических книгах, она вообще относится к религиозной рефлексии, но поскольку она не является историческим фактом, мы никогда не можем быть уверены, случайно ли все произошло именно так и не прошел ли сам основатель церкви лично через ту историческую переходную точку, которая должна была привести к его произведению. Напротив, если мы увидим, как эта категория существенно переплетена с религиозным сознанием, и если нам придется решать, что более вероятно — случайность или прагматизм религиозного взгляда на историю, впервые сделавший так, что Иисус был освящен и подготовлен к своему делу через крещение Иоанна, — мы безоговорочно примем решение в пользу бесконечно преобладающей вероятности того, что это устройство относится к истории позднейшей религиозной рефлексии.