Вина. Ориентация на такого рода идеал приводила к глубочайшей дисгармонии реального душевного мира человека. Внутренний мир монаха — это терзания и мучения, сознание неизбывной виновности, тщеты любых усилий и полнейшего своего ничтожества. «По слову Петра Дамаскина, душа, приходящая в преспеяние, видит свои грехи как песок морской...» Достичь совершенства духовной жизни можно лишь при непрестанном покаянии, самоукорении и самоосуждении. Старчество доводило до логического конца христианскую идею виновности человека, социальный смысл и психологический механизм действия которой превосходно выразил Ф. Энгельс: «На все жалобы по поводу тяжелых времен и по поводу всеобщей материальной и моральной нище-» ты христианское сознание греховности отвечало: да, это так, и иначе быть не может; в испорченности мира виноват ты, виноваты все вы, твоя и ваша собственная внутренняя испорченность! И где бы нашелся человек, который мог бы это отрицать?.. Ни один человек не мог отказаться от признания за собой части вины в общем несчастье, и признание это стало теперь предпосылкой духовного спасения, которое одновременно было провозглашено христианством»19. В людях, и прежде всего в непосредственно подчиненных им монахах, старцы» руководствуясь христианским учением о греховности, заботливо взращивали чувство вины. Это помогало укреплять монашескую дисциплину, превращая монахов в людей, у которых одни чувства были гипертрофированы (как, например, чувство вины), а другие заглушены (чувство собственного достоинства, самоуважение и т. д.). Когда к старцу Леониду приходил монах, не признававший за собой никакой вины, старец гнал его прочь, говоря: «Иди-ка, иди со своей праведностью, а нам, грешным, не мешай». Так повторялось до тех пор, пока человек не смирялся и не начинал ощущать свою виновность. В любом мысленном или практическом действии, каким бы оно ни было, усматривался элемент вины, который, разрастаясь, поглощал все остальные аспекты этого действия и побуждал человека к безусловному послушанию.
«Откровение помыслов» Основным условием старческого духовного руководства являлось, как мы уже отмечали, «откровение помыслов». Один из монашеских авторитетов Феофан Освященный раскрыл его следующим образом: «Что влагается тебе в уме, повеждь пастырям, и они решат, истина ли тут или прикрытая ложь». От иноков требовали даже вести запись помыслов. Все это побуждало монахов к постоянному контролю, притом не столько за реальными поступками, сколько за «помыслами», намерениями, побуждениями воли, в которых им нередко мерещилось греховное или «бесовское».
Контроль за помыслами позволял следить за жизнью подопечных старца на уровне внутренних личностно-психологических структур, что не могло не вести к патологической деформации психики послушников, к появлению различных неврозов, болезненных отклонений. Монастырская жизнь была почвой, на которой несчетно плодились рассказы о всевозможных чудесах, явлениях, видениях. Во внутреннем мире многих монахов реальность переплеталась с причудливыми вымыслами. Христос, богородица, ангелы, святые все время дают о себе знать неожиданными событиями, чудесными исцелениями, знамениями, голосами, видениями. Аскетическая практика настолько расстраивала психику, что монахи оказывались нередко на грани умопомешательства.
Переписка старца Амвросия с одной монахиней, его «духовной дочерью», весьма ярко обрисовывает трагическую картину разрушения психики, нарастания полубредовых состояний у этой образованной женщины, картину, мало чем уступающую сказаниям о переживаниях древних пустынников. Приведем выдержки из писем старца, где он указывает ей на те «помыслы», о которых она поведала своему духовному отцу: «Вражеские искушения: тоска и страх, скорбь до исступления ума... Какой-то покой, но тайный голос предупреждал, что под этой тишиной кроется обольщение вражие... Противоречащая путаница, голова пустая, душа как разграбленная храмина... Сильное желание умереть... Иногда находит какая-то мучительная, необузданная, растрепанная, свирепая радость диавольская, которая ужасно утомляет, и всякая скорбь душевная отраднее этой безобразной радости... Как-то почувствовала, что... от слов молитвы Иисусовой блеск бывает... Бес явился и плясал некоторое время, хвалясь, что изобрел новое и сильное ухищрение... Враги душевные воздвигли такую брань, что мешают молиться, производя около шум и гул, как бы пляску целого хоровода».