Старческое «окормление» опутывало человека густой сетью запретов и ограничений. Известный «авва» Кассиан Римлянин требовал «во всем следовать настояниям старцев и считать хорошим или худым только то, что они признают таковыми». Иоанн Лествичник доводит это до парадоксального утверждения, как нельзя лучше обнажающего суть старчества: «Лучше грешить против бога, — поучает он, — чем против начальствующего, ибо грех против бога начальствующий может отпустить. Но кто отпустит грех против начальствующего?» Следуя этим «классическим» образцам, оптинские духовные отцы насаждали в обителях, где они имели влияние, атмосферу безусловного повиновения. «Решение начальника есть воля правителей всяческих», — заявлял основатель оптинского старчества Леонид Наголкин.
Следует заметить, что православная церковь усиленно пропагандировала и другой тип старца, отличный от старцев вроде Леонида или Амвросия. Примером может служить легенда о жизни Серафима Саровского (1759—1833), который был канонизирован в 1903 г. Больше всего идеологи церкви прославляли смирение Серафима и его отречение от своей воли. «Он всегда таков: сносит обиды и даже побои, побеждает великую гордость людскую великим смирением». Полвека Серафим отшельничал в лесу и только последние 8 лет своей жизни «вышел из затвора». Зимой он жил в нетопленой келье, спал сначала сидя, потом — в гробу, под рубашкой носил 20 фунтов железных крестов, еще надевал железный пояс, на спину взваливал мешок с камнями, время от времени таскал железо из одного угла кельи в другой, днем читал Библию, ночью творил «умную молитву». Старец такого типа задуман как модель поведения, рассчитанная на эксплуатируемых. На первый взгляд она кажется наивной, но на деле представляет собой результат тонко продуманного расчета идеологов православия и самодержавия. Недаром протоиерей Введенский, биограф Серафима, писал, что он являет собою «пример довольства скромною долею и умения мириться с ней во имя веры». Православие должно было обеспечить классовый мир. Оптинский старец Макарий писал, что «вера соединяла и скрепляла все сословия союзом любви и повиновением воле божией чрез исполнение заповедей его». Старцы по-своему прекрасно осознавали ту функцию религии, которую ныне называют интегративной.
Кстати, православная церковь в лице своих платных пропагандистов часто рисовала народу идиллические картинки умильного единения неимущих с богачами, используя легенды о старцах. При этом они не стеснялись называть бедных «смиренников» «богатырями духовными». С какой ловкостью писал протоиерей Введенский о том, как «духовный богатырь» старец Серафим сразил однажды своим смирением генерала и помещика! После долгих уговоров помещика Прокудина, пишет протоиерей, бравый генерал решил зайти к старцу, «Лишь только отворил он дверь старца — старец поклонился ему в землю. Вот оружие победы!» Генерал тут же зарыдал от умиления, зарыдал и помещик. Взяв старца под руку, генерал вышел из кельи. Какой «прекрасный символ доверия и любовного смирения!» Трогательное содружество генерала, помещика и ни на что не притязавшего смиренника — об этом мечтали те, кто жил за счет трудового народа и рассчитывал на то, чтобы единственным «оружием победы» неимущих было смирение. «Святыня православия тем дорога, — писал В. И. Ленин, — что учит «безропотно» переносить горе! Какая же это выгодная, в самом деле, для господствующих классов святыня!.. вполне естественно сочувствие эксплуататоров к религии, учащей «безропотно» переносить земной ад ради небесного, будто бы, рая»21.