Оптинское монашество выступило и против развития других областей культуры. Православная реакция ополчилась и на народный театр, учреждению и распространению которого прогрессивная русская интеллигенция придавала большое значение в духовном развитии народа. Театр был назван реакционерами «грязным и вонючим болотом», «Вопль сладострастия Дездемоны, бешеные крики ревнивого Отелло, адский стон леди Макбет... что там христианского или хоть просто нравственного?» (1862, № 37, с. 223—224). Для старца Амвросия театр — «это школа безнравственности, способная заморить в душе человека последние остатки доброй нравственности. Все делающееся в театрах какое должно иметь влияние на неиспорченную душу молодого человека? Без сомнения, оно должно породить и укрепить в нем звериные чувства с низменными скотскими потребностями». Макарий осудил «игру на фортепьяно», полагая, что в состав дел «имущих благочестие» она не входит, а Амвросий охарактеризовал светскую музыку как «не дающую возникнуть в душе человека ни одной духовной мысли, ни одному духовному чувству».
В эпистолярном наследии старцев мы не обнаружим следов знакомства с русской музыкой, живописью, скульптурой, архитектурой, поэзией, художественной литературой, да и с европейской светской культурой. Более того, образованный Макарий выразил мнение, что «распространение французского языка много повредило нашему отечеству», а «знаток пяти языков» Амвросий запретил монахине из образованных заниматься переводом исторических статей, ссылаясь на учение-святых отцов: «Враг, желая отторгнуть нас от молитвы, в нас желание влагает еллинских словес. Исторические статьи недалеко отстоят от еллинских словес». «Враг человеческий», дьявол, и здесь выступает как штамп, которым клеймятся запретные вещи.
Искусственное, запрограммированное религиозными догмами предельное сужение сферы интересов личности, сознательный отказ от культурных ценностей иссушили творческие способности этих по природе своей, быть может, и незаурядных людей, обеднили их эстетическое восприятие. Макарий несколько раз с видимым удовольствием описывает полученную им в подарок икону Ахтырской божьей матери, но ценит ее не за художественные достоинства — их как бы вообще не существует, — а за возраст иконы (ей 130 лет), за хороший серебряный оклад, жемчуга, бриллианты, каменья. Амвросий, например, был весьма способен к рифмовке, но он не создал каких-нибудь поэтических произведений, ограничившись балагурством: «Мать! что говорят, слушай, а что подают, кушай»; «Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, потерплю и я»; «Мелитона, держись среднего тона, возьмешь высоко, будет нелегко, возьмешь низко, будет склизко» и т. д.
Оптинское монашество и русские писатели. С духовным аскетизмом старчества, отрицавшего благотворность светской культуры, была теснейшим образом связана и пренебрежительная снисходительность, с какой старцы относились к русским, писателям. Светские книги, говорил Макарий, питают ум, а сердце развращают. «Светские книги, и особенно романы, не научают, но расслабляют сердца, изгоняют вон страх божий», — осуждающе писал этот человек, обладавший, по словам Солоухина, «книжной просвещенностью». Правда, Амвросий, говорит его биограф, любил иногда послушать какую-нибудь из басен Крылова.
Но почему же Оптина пустынь посещалась некоторыми русскими интеллигентами? Зачем туда ездили, например, Киреевские, Хомяков, мы уже выяснили: они находились под влиянием оптинских старцев и помогали им закреплять православную идеологию.
Что же касается Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, посещение которыми Оптиной пустыни и их беседы со старцами послужили одним из доводов для восхваления оптинского старчества, то здесь нужно подойти к каждому из них особо.
Вообще говоря, нужно ли искать какой-то особый смысл в эпизодических поездках русских писателей в Оптину пустынь? Могут ли их поездки служить основанием для утверждения о духовной близости, скажем, Толстого и монашествующих старцев, о благотворном влиянии старцев на духовную жизнь русских писателей? Известно, что Гоголь почувствовал тягу к монастырям после тяжелой болезни; «...необыкновенная религиозная настроенность его души и была главной причиной его сближения с оптинским старцем», который советовал всем «заниматься единственно чтением святых отцов». Достоевскому и Толстому эти поездки дали жизненные впечатления для их произведений, а отнюдь не идейную ориентацию: вспомним, что в «Братьях Карамазовых» Зосима идеализирован и вовсе не является слепком со старца Амвросия, а рассуждения Ивана-богоборца не могут не вызвать сочувствия у атеистически настроенных людей.