Гуманитарные среды: типология порочности
Среды гуманитарно-интернетные и среды гуманитарно-академические раздражают, но совершенно по-разному. В первом случае все мерзко, хамски, люди массово не уважают ни себя, ни других, но ощущение, что это болезни детства. При правильной модерации, а также санации, навигации и фасилитации порок исправим. Ты даже примерно представляешь, как именно. Болото, в котором бросает то в жар, то в холод, кругом какие-то ядовитые гады, кружат тучи мошки, но видишь потенциал, видишь «здесь будет город-сад» как возможность.
С точки зрения климата повседневности академические среды, пожалуй, более выносимы. Хотя бы тем, что там держится формальная вежливость. Но если брать академическую реальность (я сейчас о российских гуманитариях, а даже уточню: провинциальных, хотя подозреваю, что в столицах не сильно лучше), там одинокие огоньки каких-то симпатичных и разумных людей — посреди ледяной пустыни. И что делать с этим ухрябом, неведомо. Ну что можно сделать, к примеру, с Красноярским философским обществом? Ничего. Это даже умереть не может, ибо, есть подозрение, родилось уже мертвым. «Философы», «социологи», «доктора наук»… реальность каких-то зомби, коих остается предоставить самим себе в полагании, что это уже не имеет никакого отношения к миру живых. Без намека на реанимацию, вот чего важно.
Разве что ампутация. Но это не спасение организма ценой отрезания больной ноги. Это спасение здоровой ноги путем ее отрезания от больного тела. Было бы только, к чему эту ногу потом пришить.
Давайте уважать реальность
Лучше немного стормозить, чем сильно погнать. Вот Галковский выложил впечатление о Красноярске в июле, хоть ездил в начале мая. Не прошло и лето, как я подумал, что же я думаю. То, что я писал в блоги galkovsky и hasisin было не столь законченное суждение, сколь поддержание разговора.
Напомним, что там Галковский поволок Астафьева за ноги с пьедестала «великого русского писателя», и не на постамент размером скромнее, а сразу в лужу: в частности, были сказаны слова «царь-дурак», «сумасшедший» и «графоман». Большая часть пришедшей постоять за правду публики стала лаяться уже за Астафьева. «Графоманом» и «дураком» был объявлен уже непосредственно Д. Е. Галковский. Дальше пошло выяснение, что все-таки надо скинуть с парохода современности — БТ или «Царь-рыбу». Точнее, что на этом пароходе и не плыло.
Все это демонстрирует грустную сторону нашего гуманитарного сообщества, именно сообщества, а какого еще? — не гопники же там лаялись? Непочтение к реальности, скажем так.
Зайдем к теме немного сбоку. Писатели имеют основания сильно позавидовать спортсменам: там невозможны споры, кто «лучше на самом деле». Выходят на ринг и быстро видно, кто лучше. Бойцам хватает на выяснение иерархии одной минуты, шахматисты уложатся в час. Писатели могут спорить до второго пришествия.
Но что изменится от того, что кто-то выскажется? В 90-е годы помню сюжет, люди с плакатом: «Ельцин грязная свинья, убирайся из Кремля!». Изменило ли это что-то в социальном статусе Б. Н. Ельцина, в жизненной его траектории? Скорее это что-то изменило в жизни тех людей, верно? И не в лучшую сторону.
Возвращаясь к писателям: у каждого именно такой статус, какой у него статус. Тавтология, зато верно. Теперь вопрос, в чем заключается статус писателя. Что там предмет понта и честолюбия, чем меряются. Не бумажками от государства «за выслуги перед», не деньгами. Если нужны феньки от государства или деньги, то занимаются другими делами, где более весомые и деньги, и феньки. Мера же достоинства писателя — его реальная аудитория, качество оной и количество.
Негативный отзыв отдельного человека значит не более страшную вещь, чем его равнодушие, считаются только отзывы «в плюс», причем реальные поклонники («я куплю следующую книгу этого автора»), а не вялые («можно читать, а… можно и не читать»).
Вот и все. Сто тысяч читателей больше, чем сто или тысяча. Аудитория из интеллектуалов, принимающих решения (критиков, редакторов, профессоров, политиков), лучше, чем из домохозяек и школяров. Почем идет один профессор в студентах или один политик в домохозяйках, сказать сложно, но курс явно повыше, нежели 1 к 2.
Можно выделить авторов второй лиги, которые публиковались хоть где-то, в бумажных, в электронных журналах, в альманах. Это несколько десятков читателей, максимум, несколько сотен. В первую лигу выбились те, у которых книжки банально продавались в магазинах. Дело не в том, что «продаются», а в том, что это уже маленькая армия читателей в несколько тысяч душ. Но отметим, что символический капитал этого уровня уже можно конвертировать в денежный (от 500 уев за том новичка, до 200 тысяч уев, такую цену мне называли за одну из книжек Пелевина, точнее, прав на нее). В первой лиге уже уместно, в отличие от второй, представляться в обществе как «писатель», что дает какие-то плюшки и фишки. Наконец, высшая лига — количество читателей переходит в качество, я бы назвал планку: 10 тысяч интеллектуалов. Это некоторая заявка на бессмертие, 10 тысяч интеллектуалов в стране, коли они твои фанаты, обеспечат тебе место в энциклопедии, учебнике, библиотеке.
На вторую лигу надо писать просто без ошибок, и тебя публикуют на этой линии. На первую лигу надо писать форматно и энергично (но при этом и правильно). На высшую лигу пишут так, что это является маркером направления (Сорокин и Ерофеев как маркеры постмодерна, Стругацкие как маркеры социально-политической фантастики, и т. д.). Надо начать делать что-то такое, чего до тебя не делали, но при этом оригинальность не отменяет правильность, энергичность и форматность, с тем отличием, что эталоном формата становится не абы кто, а ты сам.
Возвращаясь к нашим классикам, поставленным под сомнение. Масштаб господина Астафьева и масштаб господина Галковского сводим к вопросу качества и количества армии поклонников. Рискну предположить, что и тот и другой тянут по критерию «несколько тысяч умников».
Аудитория Галковского мала, но удельный вес лохов и идиотов там менее, чем у кого-либо еще. Его читают почти что исключительно интеллигенты. Астафьев был преподан в советское время как «народный автор», что глубоко неправда. Это такой же писатель для некоей группы интеллигенции, активно поддержанный советской, а позднее постсоветской номенклатурой (то есть в том, что Астафьев, конечно, назначенец, как и любой другой деятель культуры советского времени — Галковский, конечно, прав). Галковский в этом смысле писатель антиноменклатурный, но карьера диссидента тоже карьера.
Таким образом, оба в высшей лиге. Чисто объективно, по факту. Две выигранные жизни.
Критика возможна, и если придираться к Астафьеву, то это разговор «человек не то, чем кажется». Конечно, не то. Повторяюсь: это назначенец советской номенклатуры, гляньте, как он голосовал на Съезде народных депутатов в 1989 году, и отличалось ли это от позиции первого секретаря крайкома КПСС. А ведь «уже было все можно». Заметьте также, что выбор Распутина совпал с выбором меньшей части номенклатуры, вставшей за СССР после 1991, а Астафьева — с большей частью номенклатуры, вставшей за Ельцина. И ТОЛЬКО ЭТО обеспечило больший символический капитал Астафьева, нежели Распутина, в 90-е годы. Цинично, зато правда. Если придираться к Галковскому, то, наоборот, к его бескомпромиссности. Гениальный «Тупик» не печатали — потому что это заговор, или потому что автор не хотел ни с кем договариваться?
Значимость обоих это не отменяет… Нет, я готов поверить, что величие это скромнее — если мне докажут, что у Галковского или Астафьева во всем русскоязычном мире не наберется хотя бы 10 000 читателей из числа «тилигентов». Может и не наберется, кто знает.