Кто ты такой, Миша Громов? В чем твой смысл был и в чем он заключен теперь? К черту такие мысли - однако, теперь от них не отвертеться. Надеяться все еще можно - но глубоко в подсознании становится понятно: что-то всегда меняется, что-то переливается; белая вода в красное вино и наоборот; не будет в твоей жизни больше критики и уродливо высмеянных светом и тенью коллег, красного вина и улыбок, корпоративов и приказов, отдаваемых толстыми людьми. Начиналось ли одиночество или продолжалось? Тоже вопрос; одни вопросы о жизни, чем-то напоминающие моэмовский персидский ковер - там тоже все было не так однозначно; хотя, если вдуматься, однозначности и вовсе нет - только жалкие иллюзии и фантазии, что заставляют смотреть на мир однобоко. Да, паршиво - и от мыслей таких тошно, и поглубже их никак не засунешь. Просто теперь будешь немного грустнее - хотя и раньше веселье как-то не било через воображаемый край. Уволен, выкинут, унижен; свет твоего слова стал тьмой твоего слова; критика, как и Бог, мертва - ницшеанство в прошлом, хочется думать о воде и немного о женщинах.
Она ушла, а ты все лежишь и думаешь, возводишь слабость в парадигму жизненности, нет, не так - твоей жизненности, жизни, существования; бытия - вот отличное слово; думать и лежать, курить красно-крепкие, ждать Анечку? Нет, Аню. После падения идти никуда уже не обязательно, почти целый день лежишь, изредка впадая в дрему. Почти; выходить все же из квартиры приходится. Сны не были снами, а мысли - мыслями; образы и мотивы кружили тебя среди облаков литературы и реальности, причудливо наслаиваясь друг на друга. Знал все это время, что она придет. Отсчитывал минуты, секунды и часы. Возмущался своей слабостью и тут же себя прощал; просто кому еще было это делать?
Она пришла поздно вечером, молча, не постучавшись. Дверь ты не запирал- знал, что такого унижения она вряд ли вынесет. Одежда твоя лежала на полу, но почему ты сказать не мог - то ли сам ее расшвырял, то ли за тебя это сделал ветер. Она знала откуда-то, что ты все-таки сегодня выходил на улицу - виной тому были пустые бутылки, разбросанные по ровному полу.
-Куда ты уходил? - разуваясь, спросила она.
-Мне целый день хотелось пить. - нарочито громко говоришь, пытаясь ее удивить. Не вышло. - А вода опротивела за день.
Она вошла и осмотрела комнату, кое-как освещенную напольными лампами. Сидишь в одних лишь брюках на заправленной простыне, смотря куда-то вглубь квартиры. Выглядишь в ее глазах несчастным, но улыбаешься (пытаешься). Рубашка комком на полу - переступив через нее, она послушно села рядом и дотронулась до твоего плеча. Вздрагиваешь.
-Как ты попадаешь в подъезд? Домофон...
-Я живу в твоем доме. Ты разве не знал?
Аня не возражала тому, что ты так в это и не поверил, дернул плечами.
-Оденься. - Она заботливо провела рукой по плечу. Волна чего-то неприятного обожгла изнутри и ты отдернулся. - Ну, что ты. Холодно же! На улице сегодня...
-К черту. - Отрывисто бросаешь на нее взгляд. - Я не на улице.
-Отопления же пока нет.
-Выживу.
Слово резануло слух. И ей, и ему. Ты так и не понял, что сказал, не понял, что подразумевал, произнося это - слово пришло к тебе само, внезапно; говорить его ты не собирался. Выжить. То ли ты хотел сказать, Миша Громов, бывалый критик и нечестный по отношению к самому себе человек?
-Представляешь. - тихо начинаешь, отгоняя нерадивые мысли. - Представляешь, сегодня я видел кое-что интересное.
Она молчала. Слышишь тихий шелест ее одежды - понятно, что она раздевается, как и обычно. Странно, что ей никак не могло это надоесть. Раздеваться и прижиматься, надеясь на тепло иного порядка, что ты хотел бы ей дать, мог бы ей дать. Ты знаешь, что она не спросит, что именно сегодня было увидено. Да, она не из таких. Сейчас разденется и закурит, смотря на твои скулы; с жадностью будет ловить каждое слово, чтобы потом сделать вид, что временно стала глухой - ненавидишь в ней это, но упорно с этим миришься.
-Я не приемлю людского общества. Я...я слишком много в свое время его познал. Все дело в жажде, понимаешь? Чертова жажда, которая пересилила меня. - говоришь тихо, наклонив голову. Почувствовав на своей ноге руку, дергаешься, но продолжаешь. - Так вот, я был ужасно занят сегодня. Целый день. Весь день я провел в делах, а потом отправился в магазин. Пить захотелось. И вот я...
Сбивчивость. Смущение, запинки и обыденность, ставшие чем-то вроде молитвы в этот поздний, никому не нужный час. Говоришь и качаешь головой, отрицая свои слова и веря в них всем сердцем; твоя вера сожжена в полях Минска, но разве кто-то сжигал веру в себя? Нет, она несгораема; никто, никто, никто не посмеет; ты веришь в свои слова. Дурак, поддавшийся слабости. Купи перо, авторучку, машинку или же компьютер - и изливай свою душу там. Но нет, Громов. Сидишь и путанно, банально и ожидаемо рассказываешь то, что тревожит душу, той, чьей фамилии до сих пор не знаешь. История-то банальна, стара как мир. Разрушенный и слабый, пытаешься донести до нее то, что волнует тебя больше всего на свете - зная, что ей нет до этого никакого дела. Оправдываешься, придумываешь детали там, где их нет. Чураешься собственной глупости и недостатка такта, говоря банально. Ха. А ведь когда-то был хорошим критиком, не боялся того, что на тебя люди искоса посмотрят.