-Почему ты не хочешь пить со мной?
Ответить бы ей загадкой. Смущенным оправданием, фразами о том, какой ты и как бы ей было приятно - но увы, не может. Что слишком мало знакомы и все в этом роде. Что она вообще-то видит тебя впервые, и грани еще недостаточно стерлись.
А получаешь это, наглое:
-Дай бутылку!
Удивившись, протягиваешь; она глотает дважды; тыльной стороной утирает губы. Смотрит так протяжно; непроизвольно ты вынужден начать считать. Раз. Два. Три...
На цифре шесть она произносит:
-Пей теперь один. Мне хватит.
Ха, странно. Есть в ней что-то такое, чего ты уже давно не видел. Не Рита, но и не пробка; странные они, эти Женщины. Возьмем за идею их существования библейскую идею; догматов церкви, правда, ты уже не признаешь, никогда не признавал - но разве задумываться об этом ты не любил? Вот существует поверье, что женщины - существа ранимые и несчастные, берущие свое начало от Евы; существа, виновные в грехопадении первой из них и до конца самого времени вынужденные нести свое бремя, преодолевая все невзгоды. Тяжело быть женщиной, если верить этим догматам. Но ты же иначе веришь- помнишь, сталкивался с самыми разными, год от года познавая их суть; подростком, до Риты, мог бы посчитать так же, но сейчас? Нет, сейчас же веришь иначе; веришь - плохое слово, ты веришь лишь в критику; сейчас ты «думаешь» иначе. Женщины - продолжение рода скорее того самого искусителя, хитрого змея, что возжелал обмануть и не потерпел в этом никакого поражения. Мужчины их терпят, возводя женщин в рамки богов и богинь; сами при этом остаются последними ослами. С годами ты также и понял свою роль на этом свете - пусть женщины берут свое начало от кого угодно; ну а ты, как человек, понявший многое, взял свое начало от объекта искушения.
Основываясь на библейской легенде, девушка, похоже, произошла от змеи. Ты же со своей всеохватывающей критикой произошел, скорее, от того самого яблока.
-Ты неправильный. И квартира твоя...будто бы зима.
-Любишь зиму?
Она помолчала, затянувшись. Ждешь ответа, верно? Отчего-то ждешь даже сильнее, чем ждешь обладания (нет, ощущения возможности, это важно - мо-но-га-ми-я, Громов, она самая) ее подтянутым в определенных местах телом.
Она же сказала:
-Я тоже неправильна. Все кругом - так, иллюзия. Белые стены, яблочная водка...
-Это кальвадос.
-Да без разницы. Сижу, боясь изнасилования и в душе на него надеясь. Пью с тобой, польстившись на твое молчаливое обаяние.
Засматриваешься - что в ней сокрыто? Что-то в ней было такое...что заставляет молчать; выбирать вместо слов эмпатию, конкретность перечеркивать абстракцией, называйте как хотите: четкость на нечеткость, точку на запятую, сжатие на разжатие, крик на молчание и так далее и тому подобное. Не школьник, нет, и даже не студент - но чем-то очень на промежуточную стадию ты теперь похож, Миша; сущность их молчания происходит от застенчивости, твоей - от наглости и критики; с женщинами нужно молчать, она - женщина. Рука онемела. Ты засмотрелся.
Свет был выключен, а за окном светил фонарь. Она сказала, просто, без прелюдии и объявления:
-Знаешь, ты романтик.
Улыбаешься. Романтик, романтик...перерос давно это. В прежние времена ты действительно был чем-то вроде этого: никогда бы не потащил девушку к себе домой, зная, что на улице пока еще есть ночь. Читал стихи под дождем, на память, свои и чужие, лишь бы не возникало неловких пауз; ей читал, другой - а она улыбалась и кивала, снова и снова... Раньше все было иначе; но с годами молочный шоколад обратился в горький - и, не подсластив чай, перекусить им было бы довольно неприятно. Да, время. Романтик? Ха, не веришь уже сам; лишь сидишь и улыбаешься, потому что давно со всем этим завязал. Быть романтиком? Черт, а как это вообще? Сейчас ты ответишь уверенно - романтиком нужно быть настолько же, насколько и гомосексуалистом: на пару сантиметров внутрь, но никак не глубже; иначе же все преображается до неузнаваемости, все меняется и обретает краски; существует лишь красный цвет твоих пачек, лица Велина, цвет билирубина и портвейна, которым Рита открыла для себя свой Лиссабон; есть еще и белый - он цвет свободы, твоей квартиры и ее кожи, твоих простыней; все остальные цвета - лишь для романтиков, которым ты больше не являешься.
-Молчишь? Да и плевать. Да, плевать. - Аня улыбнулась темноте и потолку, откидываясь на кровати. - Мы можем вообще не говорить. Ты можешь силой влить в меня остатки твоей этой водки, раздеть и трахнуть. Не видишь разве, что мне надо?
-Это кальвадос. - стараясь ничем себя не выдать, произносишь. И остаешься сидеть на стуле, задумчиво смотря на ее фигуру, растекшуюся по белоснежной кровати.