Правительство Сталина само дало (имеющий уши да слышит!) самое великолепное опровержение своих социалистических претензий, когда выдвинуло лозунг, этот крик души, полный волюнтаристского неистовства: пятилетку — в четыре года! Смысл коммунистического планирования (как на низшей, так и на высшей фазе коммунизма) заключается в ликвидации противоречия между общественным характером производства и частным (посредством отдельных предприятий) характером присвоения. Следовательно, его цель — производить точно по потребностям. Производитель, при этом, не является более эксплуатируемым, никакой «экономический закон» не стоит более между обществом и природой, между его одушевленными и неодушевленными субъектами, производство функционирует без перебоев и без спешки, с регулярностью садовника, копающего свои грядки, выполняя свою задачу без особых усилий. Однако, в стране Генералиссимуса, производственные планы, пусть и постоянно корректируемые, никогда полностью не выполнялись. «Экономисты» (это гнусное отродье исчезнет уже с первых шагов социалистического общества) предавались красноречивому ритуалу составления «коэффициентов выполнения плановых показателей». Уже одного факта постоянных колебаний этих показателей было бы достаточно, чтобы убедить нас в капиталистическом характере экономики, неконтролируемый механизм которой находится в постоянной борьбе с решениями политического руководства, и которая со всей очевидностью доказывает, что она не является результатом сознательной деятельности обобществленной силы труда производителей.
Но и констатация другого, вызывающего еще большее смущение факта, приводит нас к тому же выводу: если показатели выполнения плана постоянно меняются, то одобрение политической власти получает лишь один вариант изменений: изменение «в сторону повышения». Однако с точки зрения коммунизма, т. е. точки зрения на производство исключительно для удовлетворения потребностей, такой вариант был бы более нежелательным, чем изменение в сторону понижения: во втором случае достаточно было бы несколько ограничить потребление, тогда как в первом подразумевается, что производители испытали чрезмерное перенапряжение сил. Таким образом, нам ничего более не остается, как задать один наивный вопрос, чтобы понять, как нам рассматривать характер производства в России: как только план выполнен, следует ли прекращать работу?
В самом деле, уже один тот факт, что показатели планирования в России одновременно выражены и в потребительных стоимостях и в денежных величинах, уже должен дать нам ответ: продукты труда, облаченные одновременно в форму и потребительной и меновой стоимости, являются, стало быть, товарами, а производство остается капиталистическим производством. В российских планах потребительная и меновая стоимости претендуют на сосуществование: в действительности же, как и везде, где продукты труда принимают одновременно формы меновой и потребительной стоимости, первая является определяющей; вторая служит лишь средством передвижения для первой, или, говоря словами Маркса, производство стали есть лишь предлог для производства прибавочной стоимости.
Мы имеем здесь перед собой проблему ключевого значения. Чтобы объяснить живучесть рыночных категорий в СССР, теоретики режима утверждают, что они просто используются планирующими органами в целях облегчения счетоводства. Эта теория обнаруживает, к сожалению, свой источник в деформациях марксистской теории, которыми сопровождалось пришествие НЭПа, виновниками которых были деятели левой оппозиции во главе с Преображенским.
«Использование» или подчинение
В 1922 году Троцкий заявлял, что в крупной государственной промышленности «нет классовой эксплуатации и нет капитализма, даже если в ней и существуют какие-то его формы». Вне всякого сомнения, он хотел этим сказать, что было бы неверным отделять природу политической власти от экономического анализа и, что, поскольку политическая власть находилась в руках пролетариата, нельзя было рассматривать Россию таким же образом, как государство, в котором товарная форма производства сочетается с политической властью буржуазии. Однако, подобная формулировка таила в себе опасность; во избежание любой двусмысленности нужно было бы ясно сказать: капитализм в экономике, желание перейти от капитализма к коммунизму посредством борьбы за мировую революцию, в политике. Такая формула позволила бы избежать всех гибридных теоретизирований (процветанию которых существенно способствовала материальная контрреволюция, но которые с дьявольской ловкостью использовали обычные приблизительные оценки в теоретических формулировках левой оппозиции) насчет «посткапиталистического» характера государственных предприятий в России. Таким образом могла бы быть сохранена во всей своей ясности марксистская перспектива последовательной смены способов производства, согласно которой капитализм на первом этапе был бы свергнут путем завоевания власти коммунистической партией, а затем разрушен как способ производства специфическими мерами деспотического вмешательства в производственные отношения, такими как отмена бухгалтерского учета отдельными предприятиями, радикальное сокращение продолжительности рабочего дня и т. д…. Вместо этого, троцкистские построения позволяют думать, что можно отделить капитализм от его «методов» и что в России ограничивались применением последних только по причине их удобства.