Люди безмолвствовали.
— С пяти передних лопастей — ни единой брызги, — сказал келевст Антифат. — Понятно?
— Да, командир! — дружно пророкотали шестьдесят луженых глоток.
— В оба уха слушать барабан. Государь велел огибать мыс в боевом темпе — пятнадцатый удар на шестидесятом счете.
Общий глубокий вздох раскатился над неподвижным судном.
— Уймитесь, акульи дети! — рассмеялся келевст. — На траверзе восточной бухты ложимся в дрейф, отдыхаем и любуемся побережьем.
— Долго ли? — ехидно полюбопытствовал кормщик.
Антифат пожал плечами.
— Представления не имею, Но дальше идем с прогулочной скоростью, сиречь восемь ударов. Следующая передышка — напротив пика Иды. Оттуда приближаемся к островку в темпе десять. Ясно?
— Так точно! — рявкнули гребцы.
— А табанить, — вмешался Оилей, — только двум веслам, ближайшим ко мне. Крутые повороты ни к чему.
Нужные распоряжения были исчерпаны.
Полное безмолвие водворилось на борту «Аписа».
Люди ожидали.
Повелитель Аркесий, любимец и кумир кидонов, долго упрашивал Великий Совет разрешить царице увеселительную морскую прогулку. Верховная жрица Элеана слышать не хотела о столь вопиющем нарушении векового правила.
Ради вящего спокойствия и безопасности владычице Крита возбранялось путешествовать на корабле, дабы вверившийся ее попечению народ не лишился государыни по приказу ветра, прихоти прибоя, дерзости разбойников или темной злобе подводного чудища.
Но венценосная Эгиалея, как водится, пожелала именно того, в чем ей отказывали.
Умильные просьбы жены, в конце концов, заставили Аркесия сдаться и хлопотать перед Элеаной об одном-единственном исключении.
— Закон мягок и снисходителен, — возразила жрица, — а посему и блюсти его надлежит всемерно. Я возражаю. И возражаю наотрез.
— Выберем самый погожий день, — уговаривал Аркесий. — Выйдем в полное безветрие. Доплывем до острова Дия...
— Забудь об этом, господин, — спокойно произнесла Элеана. — До него не менее девяти часов ходу.
— Не страшно, заночуем на берегу и поутру двинемся назад.
— Я не дам разрешения. Особенно если предстоит ночлег за пределами Крита.
— С нами отправятся четыре пентеконтеры! Поверь, это более нежели надежная охрана.
— А закон мягок. Но это закон.
Аркесий начинал сердиться.
— Ты оскорбляешь царя!
— Каким же образом? — спросила Элеана.
— Получается, что я, не проигравший на своем веку ни единой битвы, не погубивший ни одного корабля, на котором присутствовал, — я не способен обеспечить государыне целость и сохранность?
— Удача и везение не постоянны, — молвила жрица. — Беда часто караулит в обличье, его нельзя ни понять, ни предугадать.
— Боги бессмертные! — взорвался выведенный из душевного равновесия царь. — Дия лежит в пяти милях от нашего берега! Рыбачьи лодки забрасывают сети гораздо мористее! Пираты страшатся критского флота пуще огня! И, повторяю: четыре! Четыре сопровождающие пентеконтеры!!! Неужто мало?
— Закон мягок... — повторила Элеана и смолкла, оглушенная воплем царя:
— Тогда, гарпии побери, ищите себе другого начальника над мореходами! Я слагаю все дарованные Советом и народом полномочия.
Долготерпение не принадлежало к Аркесиевым добродетелям.
— Закон мягок! — злобно передразнил он ошеломленную жрицу. — А как насчет косвенных оскорблений, чинимых царскому величию и достоинству? Твое недоверие равняется словесной пощечине! Ежели повелитель столь ненадежен во флотоводческом качестве, объяви об этом во всеуслышание. И распоряжайся корабельщиками сама! Ты предерзостно унижаешь меня отказом, Элеана. А ведь прошу я о сущем пустяке, не стоящем даже минутного спора.
— Крит не помнит военачальника, опытнее и безукоризненнее Аркесия, — спокойно ответствовала жрица.
— Тем паче, Аркесий достоин малого, незначащего снисхождения...
Царь внезапно осекся и улыбнулся:
— Я сказал — ты слышала. Слово мое незыблемо. Либо Эгиалея совершит короткое плавание на «Аписе», либо ноги моей не будет на корабельных палубах. Но рассудим здраво. Почему бы не завести порядок: повелителю, двадцать лет не ведавшему поражений, даруется право осчастливить жену короткой прогулкой по прибрежным водам... И пускай это считается неслыханной почестью, которую надлежит заслужить умом, доблестью, сноровкой! Пускай это станет наивысшей наградой, наижеланнейшим отличием, заветной целью для честолюбивых потомков.