Боевая тревога, не объявлявшаяся так давно, что и сигнал-то полузабытый разобрали едва-едва!
Потом — никчемная, вполне безвредная с виду скорлупка, походя уничтожившая две пентеконтеры, неведомо что проделавшая с двумя другими; возможно, затаившаяся там, в редеющем, благодаря ветру, дыме, дабы ударить внезапно и убийственно...
И теперь — летящий человек!
Удирая от ягнятника, мастер спустился до высоты в сто пятьдесят локтей и, несомый Зефиром, готовился миновать пентеконтеру с левого борта. Вилять и уклоняться было недосуг: орел уже пытался продолбить клювом тонкую дельтовидную плоскость. Надлежало попрать всякое здравомыслие и поскорее нырять в дымовую завесу, где упрямый преследователь волей-неволей прекратит бессмысленную погоню...
А дышать в эдаком смраде чем прикажете?..
Но выбора не оставалось.
Эпей выбрал кратчайший путь и устремлялся к месту недавнего побоища, летя чуть ли не над макушками Эсимидовых молодцев.
Но капитан совсем недавно уже оставил без внимания безобидную миопарону, горько в том раскаялся, и сызнова рисковать не желал. Иди знай, кто устремляется к тебе по воздуху — друг или враг? И, ежели враг водоплавающий оказался необорим, чего можно ждать от небывалого, невиданного, невообразимого противника, парящего в поднебесье?..
«Лучники!..» — собрался крикнуть Эсимид, но один из великолепных критских стрелков, по-видимому, рассуждал в точности так же, как и его командир.
И тоже не желал играть в зернь с неблагосклонной судьбой.
Зазвенела тугая тетива.
Стрела прянула ввысь.
Ягнятник, совершавший очередной виток подле мчавшегося умельца, угодил прямо под меткое острие.
Не сразу поняв, что произошло, Эпей покосился и увидел: из груди орла внушительно высунулось прошедшее насквозь, окровавленное жало. Хищник слабо взмахнул крыльями, распластал их и канул куда-то вниз.
— Ах ты!.. — выдохнул перепугавшийся Эпей.
Стрелы были пострашнее целой стаи нес мысленных пернатых тварей.
Всполошившийся, проклинающий все на свете — и собственную непредусмотрительность прежде всего — умелец забрал влево, пытаясь как можно быстрее удалиться от окаянного корабля.
Каждую секунду он ожидал короткого свиста и удара в живот или грудь — в самом деле, что для умелого лучника, пускай и метящего в угон, значит лишняя сотня локтей?
«Артемида-охотница, Феб-стреловержец...»
Ни свиста, ни, тем паче, удара не последовало.
По Эпею никто не стрелял.
Не оборачиваясь, не мысля ни о чем, кроме спасительных, стремительно приближавшихся дымных клубов, он, разумеется не дал себе труда обернуться.
И лишь несколько лет спустя случайно уведал, сколь странному обстоятельству был обязан своим спасением.
* * *
Ягнятник погиб не сразу.
Некоторое время он боролся с надвигавшейся тьмой, пытался планировать на распахнутых крыльях, увлекаемый сопротивлением воздуха в сторону пентеконтеры, откуда нежданно-негаданно взмыла стрела, положившая орлиной жизни конец.
Но, примерно в семидесяти локтях от верхней палубы крылья перестали слушаться.
Ягнятник умер.
И камнем обрушился прямо в толпу лучников, сгрудившихся настолько густо и плотно, что не смогли сразу рассыпаться и увернуться от падающей птицы.
А головы, вполне объяснимо, оставались запрокинуты к небу.
Торчавшее из груди орла острие вонзилось прямо в горло сразившему ягнятника стрелку[78].
Славный Крисп — знаменитый и непревзойденный, — пожалуй, даже не понял толком, что приключилось. Только ощутил сильнейший толчок, невыносимую, неведомо чем причиненную боль, внезапную, сбивающую с ног тяжесть.
Потом окружающий мир померк.
Лучник повалился под ноги отшатнувшимся товарищам, нанизанный на одну стрелу с огромным орлом, который, казалось, прирос к собственному убийце страшным комом остывающей плоти и серовато-бурых перьев.
Широченные крылья распахнулись, почти полностью скрывая простертое человеческое тело...
* * *
Закричавшие от ужаса люди шарахнулись врассыпную.
— Знамение! — только и выдавил Эсимид, — Крисп вознамерился поразить летящего и принял смерть от своей же стрелы... Это не простой летун! К тому же, он устремляется прочь! Прочь от оскорбивших... Знамение!
Эсимид не страшился ни воды, ни огня, ни оружия, но гнева богов остерегался.
— Не стрелять! — рявкнул он зычным голосом — Отставить...
Надолго задумался.
И объявил:
— Возвращаемся в гавань...
* * *
Кодо оскалился, еще раз прикинул расстояние, сощурил глаза.
Легонько потряс правой кистью.
78
Эпиграф имеет продолжение: «Жизни лишаясь, ему жалом за жало воздал. /С горнего неба ниспал он стремглав и, настигши убийцу, / Сердце той сталью пронзил, коей был сам поражен». Аполлонид аллегорически описывал торжество Рима (орла) над Критом в 67 году до Р.X., после понесенного чувствительного поражения. Хелм, как явствует из текста, предпочел толковать вышеприведенные стихи буквально.