Заревел зычным голосом.
И повернулся.
В широченной, лоснившейся от пота спине чернокожего торчала рукоять ножа.
Незаметно и неслышно подкравшаяся Лаодика вложила в удар всю свою ненависть к похитителям и подлым убийцам. Теперь она смотрела на Кодо с вызовом и ждала немедленной гибели.
Негр прорычал нечто невразумительное, замахнулся мечом.
И рухнул, отбросив Лаодику тяжестью обмякшего исполинского тела. Женщина потеряла равновесие, в свой черед растянулась на полу.
Кодо кричал благим матом.
И не без причины.
Воспользовавшись тем, что грозный противник обратился к нему затылком, египтянин сильно и метко бросил собственный меч. По счастью, верзила Клейт пользовался весьма увесистым клинком, и лезвие, промелькнувшее в воздухе, вонзилось в цель чуть ли не по рукоять.
А целью отлично знавший человеческую анатомию Менкаура избрал крестец.
Во мгновение ока египтянин вскочил. Секунду спустя он выдернул завязшее в мышцах и костях нубийца оружие. Решительным уколом прекратил страдания невезучего бойца.
Посмотрел на окровавленную бронзу и отшвырнул меч, со звоном запрыгавший по темным гранитным плитам.
Протянул еле заметно подрагивавшую руку, помог Лаодике подняться.
— Спасибо, девочка. Считай, что сполна отблагодарила меня.
Лаодика уставилась на окровавленного негра с неподдельным ужасом и внезапно истерически зарыдала.
— Ну-ну, — успокаивающе произнес Менкаура, — утихомирься... Все обошлось и миновало. Могло быть гораздо хуже.
Женщина молча кивала и продолжала плакать.
Потрогав резную дверь, Менкаура удостоверился: Розовый зал отперт. Заглянул внутрь.
Пылали светильники.
Деревянная, тщательно обтянутая пятнистой шкурой телка обреталась на месте.
Немного поколебавшись и помедлив, египтянин беззвучно притворил дверь и направился прочь, увлекая за собой Лаодику.
* * *
— Священным именем Аписа и великим знаком четырех ветров приказываю: отомкните и впустите нас! — потребовала Алькандра, обращаясь к воинам, караулившим восточный вход Кидонского дворца.
Тысячная толпа, стоявшая за спиною верховной жрицы, гудела и волновалась. Повелительно вознеся правую руку, даже не потрудившись обернуться, Алькандра укротила горожан.
Воцарилось безмолвие.
— Приказываю: отомкните! — повторила жрица, устремляя на воинов немигающий взор.
Если бы подчиненные покойного Рефия не набрались от начальника преотменной дерзости по отношению ко всем и вся, если бы ведали они о гибели командира, если бы не страшились первого коронного телохранителя пуще Великого Совета — возможно, события приняли бы иной, менее сокрушительный оборот.
Но стража воспротивилась.
— Городскому сброду в государевых чертогах делать нечего, — надменно сказал старший воин. — Тебя мы готовы пропустить, но сперва изволь очистить дворцовую площадь от незваной черни.
— Здесь не чернь собралась, а достойные, законопослушные люди! — громко и внятно, так, чтобы слышали все, воскликнула Алькандра. — Люди, явившиеся восстановить попранный порядок, прекратить издевательство над вековыми обычаями, положить конец осквернению святынь!
— Убирайтесь, — флегматично изрек воин. — Или я подыму тревогу и твоим горожанам не поздоровится.
— В последний раз говорю: священным именем Аписа и великим знаком четырех ветров!
К несчастью, старший караула то ли поужинал чем-то несвежим, то ли просто несварением желудка страдал. Собравшиеся на площади затаили дыхание, ожидая ответа. Слышно было, как жужжат в воздухе крылья шныряющих и мечущихся мух.
И, как ни прилежно сдерживался достойный блюститель дворцовых врат, а все же оплошал.
Он испустил ветры в самый неподходящий миг. Испустил громко и протяжно.
Во всеуслышание.
— Вот! — воскликнула верховная жрица. — Вот каково их почтение к Апису!
Негодующий, злобный рев раскатился над площадью.
— Вперед, — велела Алькандра, отступая и вытягивая руку: — Вперед, на защиту закона и справедливости! Высаживайте дверь!
Толпа рванулась ко входу.
Началась толчея, сумятица, посыпались меткие, безжалостные удары.
Стражников, заодно с примчавшейся из караульных комнат подмогой, буквально смели. На массивную, окованную бронзой дверь навалились десятки могучих плеч. Засовы прогнулись, петли жалобно завизжали — и народ, понукаемый верховной жрицей, неудержимо, точно клокочущий горный поток, ринулся в Кидонский дворец.
* * *
Когда новая огненная змея пронеслась над волнами и собственная пентеконтера Эсона превратилась в пылающий, чадящий факел, терпение критянина лопнуло.