Столкнувшись с наложницами, несчастный человекобык шарахнулся в сторону. Женщины перепугались до полного умоисступления и ринулись дальше, пользуясь тем, что путь освободился. Потом наскочили на Идоменеевых воинов. Те, недолго думая, погнали обезумевшую толпу обратно.
И всем — галдящим (женщины) и ругающимся (воины) — скопом бегущие повстречали страшилище, плетшееся навстречу.
Стражники помчались назад, едва ли не проворнее наложниц.
Дальнейшее читателю уже известно.
Злополучный человекобык продолжал уныло шествовать дальше.
Какие мысли блуждали в уродливой его голове — если он вообще был в состоянии мыслить, — неведомо. Всего скорее, андротавру просто хотелось укрыться где-нибудь, спрятаться от непривычного шума, невиданной суматохи...
Четыре столетия в тишине и одиночестве — а потом резкая, оглушительная, ошеломляющая, да еще вдобавок и довольно болезненная, перемена...
Человекобык инстинктивно искал дорогу домой, в катакомбы.
Но идти ему довелось буквально сквозь строй затаившихся по ответвлениям, трясшихся от ужаса и ярости кидонов.
Настоящий град секир, мечей и кинжалов посыпался на чудовище с обеих сторон.
Приближаться не смел никто.
Оружие метали издалека, промахивались, попадали, опять промахивались, опять попадали...
Несколько особо рьяных силачей умудрились послать разящие снаряды столь далеко, что уложили собственных товарищей, стоявших напротив, — однако во всеобщем смятении это осталось почти незамеченным.
Андротавра, по сути, искромсали заживо. Дикий, отчаянный рев наполнил коридоры, покрывая испуганные и яростные клики горожан. Человекобык дернулся влево, вправо, будто не мог решить, откуда грозит наибольшая опасность.
Несуразная, изуродованная, окровавленная морда повернулась к северному переходу — и какой-то ополченец, чье имя осталось неизвестным, затерялось во тьме веков, сделал особенно удачный бросок.
Двуострая секира завертелась в воздухе, блеснула, отразив пламя светильников, и разрубила уязвимый, чувствительный бычий нос пополам. Вонзилась глубоко, раздробила челюстные кости, накрепко завязла в черепе андротавра.
Даже не заревев напоследок, страшилище опрокинулось, перекатилось по испятнанным собственной кровью мраморным плитам, изогнулось, издохло.
Дружный вопль ознаменовал сию славную и незабвенную победу над ужасом кидонских подземелий. Впрочем, в ту минуту ни единый из участников расправы понятия не имел, с кем столкнулся.
Горожане видели мерзкого монстра и разили что было мочи.
Вот и все.
* * *
Увлекаемый стремительным южным ветром, Эпей быстро оставил пентеконтеру позади и устремился к двум далеко разошедшимся в стороны суденышкам, торопившимся на северо-северо-запад и северо-северо-восток. И Расенна, и Эвпейт знали свое дело досконально.
Предполагая, что Иола посейчас находится на галере, мастер заложил пологий вираж и начал понемногу настигать афинян.
Поравнялся, обогнал, описал в воздухе широкий круг.
Треугольное крыло, поврежденное клювом ягнятника, повиновалось все хуже.
Совершая спиральные, сужающиеся витки, Эпей носился в воздухе над ладьей, снижался и напрягал взор.
— Где женщина?! — выкрикнул он, очутившись локтях в пятидесяти от ошеломленного экипажа.
Греки безмолвствовали, разинув рты.
— Я, действительно, сошел с ума! — провозгласил, наконец, Эвпейт.
Ни этруск, ни Иола не додумались в горячке и спешке предупредить афинян о возможном появлении летучего странника.
— Где женщина?! — заорал Эпей, не на шутку пугаясь. — Отвечайте, сукины дети, не то испепелю судно с воздуха!
Угроза возымела немедленное действие. Ксантий поспешно указал рукой на видневшуюся вдалеке миопарону. Хорошенькая Роданфа приложила к устам согнутые ладони и звонко выкрикнула:
— Ее увозит Расенна!
«Этого еще недоставало!» — мысленно выругался Эпей. И ринулся вдогонку этруску.
Можно с большой долей вероятности предполагать: в эти минуты сердце Эпея колотилось отчаянно. Если Расенна замыслил предательское злодейство, мастер смог бы разве что камнем обрушиться на миопарону и сломать этруску шею. Надежды управиться с пятью десятками человек, разумеется, не было...
На малой высоте крыло теряло несущую силу. Волны, вздымаемые воздушными токами, катились уже в каких-то двадцати локтях под Эпеем.
Но миопарона вырастала с каждой секундой.
Вот и лица можно рассмотреть...
С невыразимым облегчением эллин увидел: Иола и архипират стоят бок о бок в проеме у правого борта и отчаянно машут руками, призывая к себе.
— Эге-ге-ге-е-ей! — выкрикнул умелец, немедленно воспрявший духом.