Через несколько дней Береника впервые улыбнулась, потом отведала за вечерней трапезой красного хиосского вина и, подперев округлый подбородок руками, пристально смотрела на изгибавшихся под напевы флейты и переборы лютни египетских танцовщиц.
Умная, изощрившаяся в любовных играх до последнего предела, к тридцати четырем годам успевшая утолить почти все вообразимые и с трудом вообразимые страсти, Арсиноя не торопила событий. Потихоньку велев амазонке Эфре приглядывать за новенькой в оба, повелительница во всеуслышание объявила Беренику под своим особым покровительством, самолично проводила до опочивальни, легко поцеловала и попрощалась до утра.
Ревновать Арсиною обитательницы и обитатели бесчисленных дворцовых покоев отвыкали раз и навсегда, посему Елена и Сабина, которым часок спустя предстояло взойти на ее ложе, лишь лукаво переглянулись.
— Ты влюблена? — полюбопытствовала Сильвия, пристроившаяся на краю мраморного бассейна, где царица нежилась, уже почти готовая к вечернему омовению.
При беседе с глазу на глаз прибавлять «госпожа» было не принято.
— В тебя, — чистосердечно сказала Арсиноя, слегка поворачивая голову. — Но сегодня отдамся на растерзание двум бешеным кошкам, завтра овладею этой милой девочкой, а послезавтра... еще не знаю. Пора, моя хорошая.
— Как пожелаешь, — вздохнула Сильвия и соскользнула в бассейн, по колено полный душистой розоватой водой. — Вот разыщу Рефия и попрошу прислать ко мне полдесятка самых неукротимых воинов.
Единственная критянка в смешанном гареме царицы, Сильвия также была единственной, кто попал туда по доброй воле.
Принадлежа к роду знатному и древнему, она должным образом посетила дворец, выйдя замуж и переселившись в Кидонию из города Закро на восточной оконечности острова. Арсиное в ту пору сравнялось двадцать девять, Сильвии — семнадцать, но сходство темпераментов и склонностей оказалось разительным.
Протомившись от взаимной страсти с первого взгляда ровно столько времени, сколько заняли положенный обмен приветствиями да короткая учтивая беседа, обе отправились полюбоваться чудесной терракотовой вазой, расписанной лилиями. Царь Идоменей, суровый и воздержанный мореплаватель и воин, давным-давно терпел привычки единокровной супруги лишь из высочайших государственных соображений. Он припомнил, где обретается несравненная ваза, слегка дрогнул желваками и любезно предложил мужу Сильвии познакомиться с богатейшим собранием всевозможных боевых трофеев, рассыпанным по мужской половине дворца, едва ли не превосходившей размерами женскую.
И принять в подарок любое оружие, какое придется по вкусу.
Хотя исключительный восторг простака Талфибия вызвала недавно изобретенная мастером Эпеем и выставленная посреди Зала Быков, прямо под световым колодцем, катапульта — длинный деревянный желоб, оснащенный исполинским луком и воротом; оружие, способное метать стрелу длиною в два локтя на добрых десять плетров и навылет пробивать борт небольшого судна, — гость, разумеется, не смог унести это новейшее чудо, и ограничился изящным двуострым топориком-лабрисом.
А Сильвию так очаровала красно-коричневая стройная ваза, украшавшая далекую опочивальню, что молодая прелестница внезапно охладела ко всему и всем — особенно к мужу.
Стискивая свое сокровище в жарких объятиях, Талфибий искренне дивился его непостижимой вялости.
Даже в первую ночь, когда таран сладострастия проломил борта целомудрия и немало крови пролилось на волны белоснежных простынь, Сильвия сперва завизжала, дернулась, а потом обхватила жениха ногами, запустила длинные, нервные пальцы в его курчавые волосы и примерно исполнила танец, который пляшут лежа. Да так, словно занималась этим искони свойственным роду человеческому делом в несчетный раз.
Державшая светильник служанка от удивления лишь разинула рот и пролила каплю-другую шипящего масла на собственную ногу.
Два женских крика слились воедино.
Поскольку вопль наслаждения звучал и громче, и дольше, Талфибий ублажился и даже не отругал неловкую девку, заоравшую в столь неподходящий миг.
* * *
Три месяца миновали в полном постельном согласии. Талфибий вымерял все глубины, досконально исследовал все проливы и устья, запретные для робкого или неопытного, собирал богатую дань с каждого побережья — и ни разу не изменял ему попутный ветер.