Теперь же на море стоял абсолютный штиль.
В пятую ночь затишья окончательно сбитый с толку вельможа застиг жену свернувшейся калачиком на ложе и о чем-то мечтающей. Даже не повернув головы, Сильвия молча указала на тоненький алый поясок, охватывающий бедра и означавший временное бездействие.
Потом легко и небрежно махнула рукой в сторону двери.
Тут уж у недалекого и самолюбивого Талфибия взыграло ретивое.
Он зарычал, обрушился на вскрикнувшую от неожиданности Сильвию, в два-три приема сломил ее сопротивление и направил уже полностью изготовившийся к бою корабль в гавань, размещенную, так сказать, под высокими широтами.
Где и наткнулся на внушительный отпор тридцати двух крепких, стоявших ровными рядами воинов.
Сильвия куснула достаточно сильно, чтобы защититься, и недостаточно злобно, чтобы изувечить. Разом обескураженный супруг заорал благим матом. Галера незамедлительно свернула парус, высушила весла и легла в полный дрейф.
— Нет! — коротко выдохнула Сильвия.
— Почему? — прохрипел Талфибий, осторожно ощупывая болезненное место.
— А ежели невмоготу, проведай служанку. Полегчает...
Удостоверившись в целости киля и корпуса, Талфибий опрокинулся на бок и откатился подальше, благо постель была широченной.
— Почему? — повторил он со злобой.
— Потому, что люблю Арсиною, — сказала Сильвия. — Она меня тоже. И берет во дворец. Не сердись, бычок, получишь развод и пятьсот талантов золота. Целый флот можно снарядить!
* * *
Сколь ни был уязвлен и разъярен Талфибий, а предпочел согласиться, принять баснословного отступного и взять язык на крепчайшую привязь.
Ни в кругу изумленных домочадцев, ни на хмельной дружеской пирушке, ни громко, ни шепотом, ни сразу, ни впоследствии не упомянул он об истинной причине, сделавшей Сильвию придворной дамой.
Во-первых, не следовало становиться всеобщим посмешищем.
Во-вторых, ославить царицу трибадой на Крите, где однополой любви, говоря мягко, отнюдь не одобряли, значило иметь дело с Идоменеем и Великим Советом, доказывать правоту обвинения.
В-третьих, венценосной сопернице стоило обронить словечко боготворившему ее человеку, чтобы несносный болтун ушел в загробный мир, даже не успев толком пожалеть о своей нескромности.
Человеком этим был начальник дворцовой стражи Рефий.
* * *
Мраморный пол, прогреваемый снизу гипокаустами[3], казался жарким, словно прибрежные пески в солнечный полдень.
В квадратном проеме потолка, за частым бронзовым переплетом, уже мерцали звезды, но большие лампы, зажженные по всему периметру купальни, давали яркий, чистый свет, мало уступавший силой дневному.
Имевшая в длину и ширину тридцать ступней[4], купальня служила царице четырежды на дню, а посему отапливалась непрерывно и расписали ее те же художники, что потрудились над малым тронным залом. Изображения морской охоты соседствовали со сценами тавромахии. Из красок преобладали белила, охра, лазурь. У дальней стены стояла огромная круглая ваза, чью блестящую поверхность оплетал щупальцами великолепно выписанный спрут. У ближней — там, где Сильвия ласково и сноровисто растирала выпрыгнувшую из бассейна царицу льняной простыней, тянулось просторное ложе, назначенное как для отдыха, так и для вещей, с отдыхом несовместных.
Завершив труды, Сильвия отступила, быстро осушила капельки влаги на собственном теле и небрежно метнула отяжелевшую ткань прямо в благовонную воду.
Владычица Крита задорно смотрела на подругу блистающими синими глазами.
Красоту человеческого тела резец и кисть передают несравненно лучше, нежели слово. Стройная, высокая, прекрасно сложенная, Арсиноя обладала необычными для критянки мелкими чертами лица и совершенно прямым, без малейшего намека на характерную легкую горбинку, носом. Темно-каштановые волосы, уложенные перед омовением в пышную, тугую корону, перевивала жемчужная нить. Белизна кожи была столь ослепительна, что розовые губы и соски выглядели пунцовыми.
Чуть более пышная и смуглая, Сильвия не уступала царице чувственной прелестью, только глаза аристократки, большие и карие, были расставлены заметно шире, а волосы — черны, словно смоль.
Клепсидра[5] в юго-западном углу купальни успела звякнуть каплями трижды или четырежды, прежде чем Арсиноя засмеялась, повалилась на ложе и разметалась, дабы немного остыть после омовения. Правая нога медленно согнулась, левая скользнула в сторону и вниз и тронула пальцами теплую мраморную плиту.
3
Гипокаусты — одна из первых систем центрального отопления. Изобретена, предположительно, ок. 80 г. до Р.Х.