Вперёд вышла Всемила. Да не просто вышла, а сделала круг, чтобы врагиню ненароком плечом задеть, дескать, гляди, я тут главная. На меня любуются. Задела и зашипела от боли: балованная красавица нежная да мягкая. Куда ей до моих острых плеч? Ну, может, дело ещё в том было, что я намеренно напряглась и выставила локоть. Но не пойман — не вор, а она первая начала.
— Здравствуй лето, здравствуй и зиму, хозяюшка, — пропела Всемила. Не в первый раз речь ведёт, сразу видно.
— И ты здравствуй, красавица! С чем пожаловала? — ритуально поклонилась женщина в ответ.
Низенькая конопатая девка торжественно передала Всемиле сети: на огромном плоском блюде, увешанные лентами, бусами, обложенные ветками клюквы да брусники. Вкруг лежали открытые пирожки, что в Озёрном Краю звались калитками.
Ведущая перекинула толстую косу через плечо, приняла поднос и заговорила так строго, словно отчитывала девку неразумную. Так бы и вдарила.
— Дома обходим, ищем, где потеплей да посытней. Хорошо ли у тебя живётся?
— В добре и здравии, благодарствую, — нехотя отвечала принимавшая нас женщина, как заведено. — Боги миловали.
— А будет ли чем лишний рот прокормить?
— Боги дадут, хватит и на гостей.
— А перезимует ли у тебя сеть?
Всемила пытала хозяйку вопросами, та смиренно отвечала, хоть оставить святыню у себя и не мечтала. Какой бы складной вдова не была, а всё ж вдова. Второго мужа она в дом так и не заманила, но, видно, знала, что только пока. Уж на будущий год девки придут к ней не просто сытости пожелать, а и самой достойной в Краю назовут. Она позаботится.
Младен всё вертелся под ногами, то хватая мать за юбку, чувствуя, что разговор становится всё неприятнее, то перебегая ко мне, мало не в рот заглядывая (покажу ли зубы?).
— А чем потчевать станешь?
О пряничках замечтались. Не тут-то было! Хозяйский сынок покраснел, как самый настоящий рак, заозирался да бегом побежал на печь, будто бы дела у него там срочные. Из кармана предательски выпал огрызок, в котором угощение узнавалось с трудом: сладкую верхушку обкусали сразу, корочки пообламывали, сушёные ягоды повыковыривали. Вот неслух! Стояна лишь вздохнула и украдкой погрозила мальчишке кулаком. Вредитель юркнул в укрытие и носа больше не казал.
— Чем богаты.
На и так ломившееся от яств блюдо перекочевали лепёшки с ароматными травами, луком да яйцом. Хоть главное угощение маленький воришка урвал, а мать всё равно выкрутилась. На скорую руку, а какую красоту сготовила. Я невольно протянула руку — подчерпнуть вытекающую сочную начинку — и зашипела от боли. Всемила хлопнула меня по ладони и теперь стояла довольная, показывая, что она тут решает, когда можно пировать. Низкое утробное урчание вышло само собой — убью! Ногти удлинились, прорезали пальцы болью… И быть бы беде, да Младен с грохотом свалился с печи и как давай кричать! Случайно ли неуклюжий мальчишка неловко повернулся или подглядывал да выручил спасшую его от русалок волчицу? А и знать не хочу. Выскочила на улицу, вдохнула летнего ночного холода — полегчало.
А Всемила хитра. Поняла, что лишку хватила, так после и близко ко мне не подходила. Хотела заглянуть в её бесстыжие очи, спросить, мол, на кого руку подняла, визгопряха [8]? Но теперь она всё больше за спины подруг пряталась. А мне и веселье больше ни в радость. Ни дом живеньких старичков, что пели нам неприличные, но такие смешные частушки, не порадовал; ни хоромы, где каждую обошли и угостили густым сладким киселём, настроения не улучшили; даже огромный рыбный пирог, на который мы в итоге и сменяли сеть, не вызывал аппетита. Кто бы сомневался, что пировать довелось в доме моей супротивницы. А угощение в горло не лезло, песни не пелись, благодарственные речи и подавно не говорились. Всё думала, как бы с наглой девкой с глазу на глаз побеседовать да объяснить, что негоже она себя ведёт.
Не вечно ж прятаться. До задка Всемила, постоянно озираясь, всё ж таки выскочила. А я вслед за ней. Ох сейчас веселье будет!
Я прислонилось к стене в тени стрехи, сложила руки на груди и стала ждать. Вот уж перепугается дурёха, когда меня приметит.
— А что ж это ты, девица, ручки распускаешь? — протянула я, выныривая из темноты.
Всемила сбилась с шага, но спесивость взяла своё. Задрала маленький курносый носик, уперла руки в бока:
— А ты что же, решила, что пришлой бабе всё позволено? Не тяни свои, куда не надо, так и я свои распускать не стану.
Я недобро засмеялась:
— Лепёшки лепёшками, а вот к чужим мужьям, я смотрю, ты и сама лапки протянуть горазда. Может, тут уже мне стоит показать, чья власть?