Главное богатство татарина — скот.
Бог татарина един, всесилен и вездесущ. Но ему не молятся и его не славят! Жертвы приносятся его «ангелам» — языческим идолам. Вот вам и монотеизм на службе государства без заимствования чужих богов! Татарин боготворит своих умерших ханов, солнце, луну, воду и землю. Считает грехом дотронуться бичом до стрелы, ножом до огня (понимает, что сталь может отпуститься, потерять закалку), переломить кость костью, пролить питье на землю. Молнию татарин считает драконом, оплодотворяющим женщин: чем еще объяснить татарскую многочисленность в грозовых степях? Татары правильно понимают санитарные свойства огня: пленных князей проводят к хану меж двух костров, чтобы отец народов не подхватил иностранную заразу.
Татарин свято чтит своих начальников. Других таких послушных подданных ни у кого не было, нет и уже не будет.
Татарин почти никогда не бранится. Известные нам слова — всего лишь цензурные элементы его речи. Вообще, бранные слова употребляют только татарки, проклиная нелегкую женскую долю.
Татары не дерутся никогда!
И, — о, ужас! — татары не воруют!!! Не знают замков, не запирают кибиток.
Татары очень общительны между собой, самоотверженно помогают друг другу.
Татары воздержанны: когда не удается поесть, — поют и веселятся!
Татарские женщины воистину целомудренны! — божится монах-путешественник Иоанн Плано-Карпини. Скучно…
— Что вы, сударь, приуныли? — заботливо тронул меня Историк.
— Вспомнил молодость. Все это я уже читал. В нашей парикмахерской висел плакат с призывом соблюдать все эти татарские добродетели. Он назывался «Моральный кодекс строителя коммунизма» — грустно отшутился я…
Но были у замечательного татарского народа и неприятные для чужих качества и привычки.
Татарин непомерно горд с чужими. Приезжает к хану с докладом великий князь Ярослав, а татары ходят мимо, поплевывают. Ни тебе в ножки поклониться, ни «чего изволите, государь?», ни ласкового привета великой княгине с пожеланием молнии под подол. Слугами и наблюдателями приставляли к порфироносным ходокам все какую-то мелочь пузатую.
С чужими татарин из благовоспитанного пуританина превращался в несытую сволочь: легко раздражался, впадал в гнев, становился лжив, коварен, страшно жаден, мелочен, скуп и свиреп. Убить человека ему легко: он всю жизнь овец резал. Так что чужие были татарами очень недовольны, но помалкивали. Было у татар и еще одно противное свойство, не извиняемое национальной обособленностью. Очень уж они были неопрятны. Вечно татарин болтался по стоянке оплеванный, обделанный какой-то, немытый-нечесаный, гигиены не понимал, за всякими нуждами далеко от юрты не отлучался.
Закон татарский, написанный Чингисханом, был строг: высшая мера назначалась за 14 видов гражданских преступлений. Вот самые тяжкие из них.
1. Супружеская измена.
2. Воровство.
3. Убийство человека.
4. Убийство животного не по обычаю.
Великий Чингиз оставил и четкий военный кодекс. Татары строго следовали ему, и строительство их Империи шло успешно.
Итак, что же нужно для всемирно-исторической победы? А вот что. Нужно, чтобы войско было организовано строго, по десятичной системе, еще не очень широко применяемой в Европе. Воины объединялись в десятки. Десятки — в сотни. Сотни — в тысячи. Дальше считать было затруднительно, не хватало татарам монастырского образования, и все соединения с десяти тысяч они называли «тьмою» (Помните: «Эх, ма! Была бы денег тьма!»).
Еще нужно было, чтобы каждый воин помнил свой долг, знал свое место, забыл понятие «пощада» и по отношению к врагу и по отношению к себе самому. Воин должен был иметь лук, колчан стрел, штурмовой топор и веревки для перетаскивания техники. Состоятельный воин обязан был за свой счет вооружиться саблей, добыть шлем, броню себе и коню. За неповиновение, трусость, слабость, любое непослушание, оплошность в бою наказание только одно — смерть. Если с поля боя бежало не все войско, а отдельные воины или десятки, они умерщвлялись. Если один или несколько татар бились храбро, а их десяток прохлаждался, халтурщиков после боя казнили. Если один попадал в плен, а остальные девять его не освобождали, им тоже было не жить.