Осадил Владимир Ярополка в Киеве. У Владимира были варяги с Добрыней, у Ярополка одни наши славяне-ковыляне с воеводой по имени Блуд. За что можно такое имя получить? Ну, уж не за разгром шведов под Полтавой. Ничего против шведов сделать Ярополк с Блудом не смогли, а славяне и не захотели. Тут и Владимир совратил Блуда.
- Переходи ко мне, - продиктовал Писцу, - убьем моего брата будешь мне за отца, получишь от меня большую честь.
Чувствуете логику? Убьем брата - будешь за отца. То есть как бы убей сына! Блуд, конечно, согласился - святое дело! Но просто перебегать было глупо. Стал Блуд работать резидентом. Стал врать Ярополку, что киевляне тайно пересылаются с Владимиром, хотят его впустить, и надо тебе, сынок, рвать когти.
Поверил Ярополк в предательство киевлян. Как было не поверить, когда вокруг одно предательство? Когда этих славян-киевлян вот уж 50 лет предательству успешно обучают? Поверил и рванул в степь. Затворился в провинциальном городке. Выдержал голодную осаду. Тут Блуд ему нашептал идти на поклон к Владимиру, просить любую волость на любых условиях. Пошел Ярополк на княжий двор - Блуд за ним. В дверях Блуд сделал вид, что зацепился карманом за ручку, придержал телохранителей. В подъезде стояли два "отрока". Они Ярополка с двух сторон и прокололи. Куда потом делся Блуд, неизвестно. В отцы он к князю не попал - куда ж Добрыню девать?! Но имя его сохранилось в веках и делах потомков. И первым отдал дань памяти Блуду святой равноапостольный Владимир. Гречанку ученую он забрал себе. Так что, Рогнеда и без Ярополка оказалась с ней в одном комплекте...
- Никогда еще на русской земле не было такого гнусного идолослужения, - горестно вздыхает Писец наш православный. По всей земле понаставили Добрыня с Владимиром идолов (как нам это знакомо!). Тут и Перун деревянный - голова серебряна - ус золотой! Тут и Хорс-Дажбог, и Стрибог, и Симаргл и Мокош какой-то. Скверное, поганое сборище. И будто бы по жребию приводили к ним и приносили в жертву сыновей и дочерей славянских (ну княжеские-то детки жребия не тянули:бронь, отсрочка, справка о болезни).
Тут еще возникло праведное возмущение простого народа на ханжеские ограничения естественных желаний, которые непорочная вдова Ольга хотела насадить вместе с христианством: не допускать многоженства. Виновник языческого торжества - молодой наш князь, к восторгу славян, "предался необузданному женолюбию", - брызгая чернилами, скабрезно хихикал Писец.
- Кроме пяти "законных" жен было у Владимира в Вышгороде - 300 ...э ... блудей..., - пытался на ходу придумать подходящее слово Писец.
- Наложниц! - пришел ему на помощь деликатный Историк.
- Ага, - обрадовался Писец, - значит 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 - поменьше - в селе Берестове - село ведь; но, однако, большое и село!
Всего 800... э... подложниц получается! Двадцать сороков! - радостно подбил Писец! Велик, молод, здоров был князь Владимир! Женолюбив, аки Соломон! Мало ему было этих двадцати сороков, так он еще таскал к себе всех подряд замужних женщин и девиц на растление (видимо, благородных особ; с деревенскими дурами из Берестова какое ж растление? - они и слова такого не знают!).
Были у него и нервы в порядке: вряд ли какой современный "муж" выдержал бы круглосуточное мелькание перед глазами пяти "законных" жен. Одна только наша знакомая сиротка Рогнеда чего стоила! Надоели ей Володины танцы-шманцы с голыми наядами вокруг столба с башкой Перуна, лопнуло супружеское терпение! Появлялся он в спальне у своей первой любови редко-редко, так что стала звать она его "Красно Солнышко" (оттуда эта кличка и в народ потом перешла). И страсть как захотелось ей его зарезать во время одного из таких нечастых восходов-заходов. Нетерпение женское подвело Рогнеду! Не дала упырю отпавшему заснуть, как следует, - замахнулась на спящего ножом. Совсем она его убить хотела или только отхватить чего? Ответ на этот вопрос непразден. Убей Рогнеда великого блудодея, так, может, и некому было бы потом Русь крестить, и нам бы еще довелось с язычницами в папоротниках покувыркаться! А так - нет. Не приходится...
Проснулся аспид подколодный! Набил морду супруге верной.
- Теперь одевайся, - говорит, - сейчас я убивать тебя приду.
Побежал за понятыми. Одежду верхнюю и оружие оставил под кроватью... Рогнеда приоделась, накрасилась, подкрутилась. Успела выстроить мизансцену: вот отсюда войдет Владимир, там будут толпиться понятые, сплетники, сволочь дворовая, дружинушка хоробрая.
- А ты, Изя, - объясняет она роль сыну маленькому, Изяславу, выходи отсель. Вот, возьми батюшкин меч, и так, подбоченясь, грозно молви: "Ты что ж думаешь, ты один здеся?!". Ну, от себя можешь добавить выражения какие-нибудь детские, похуже...
Вот величие театра! Получилось! Вошел Владимир с Писцом (протокол вести), зрителей полуодетых набежало. Рогнеда грустная сидит на кровати колени сдвинуты. Сквозняк шевелит ее прекрасные скандинавские локоны. Выходит Изя весь в соплях. Волочит меч не за тот конец.
- Рубай, - плачет, - папка мамку, но помни - ты не один тут такой был!
Галерка заржала. Писец облился чернилами. Бояре из партера стали кричать князю: "Помилуй автора, государь!" Князь досадливо плюнул, велел построить в честь сына город Изяславль и поселить в нем мать его, чтобы здесь в дела религии не лезла и имя святого Блуда всуе не поминала...
Восход Красного Солнца
Историк и Писец, вослед за Церковью и князьями
царями нашими, наперебой уговаривают нас, что
православие нам очень нужно было. Что без него мы гибли ни за грош. Что оно нам пришлось так кстати, так вовремя, так впору! Перечисляют все исторические, экономические и политические причины его неизбежности. А когда прижмешь их к стенке простыми аргументами и фактами, то они заголосят и начнут блажить, что ты ничего не понимаешь, что это - Божий Промысел! И не Владимир с "блудями", так любой другой наш князь-батюшка святую веру на поганую Русь приволок бы и так и этак.
Ну что ж, послушаем их чуть-чуть...
"...У нас произошло то же, что и в Империи при Юлиане. Юлиан истощил все силы язычества, извлек из него все, что оно могло дать для умственной и нравственной жизни человека и тем всего резче выказалась его несостоятельность, его бедность перед христианством...".