Вадиму приходилось сложнее, ему требовалось выкручиваться и врать матери для того, чтобы уйти от назойливого контроля. Интуитивно ему не хотелось расстраивать ее и, проводя свою тайную жизнь вне дома, он постоянно искал предлоги, чтобы уйти из квартиры надолго и без лишних вопросов. Стало сложнее, когда Лариса Ивановна свела близкое знакомство с преподавательницей Вадима, Марьей Гавриловной, и теперь та с удовольствием делилась с моложавой подругой успехами ее сына.
Вадичек, сынуля, — мать открыла дверь и, удивленно вскинув изогнутую бровь, оглядела лежащего Вадима. — Ты что, плохо себя чувствуешь? Ты заболел? — Ее рука отыскала под покрывалом лоб сына и прижалась к нему, — Температуры нет. — Лариса твердо подвела итог и сдернула плед. Вадим обреченно вздохнул и сел на кровати.
— Я устал и хочу спать.
— Вадик, — глаза матери негодующе округлились, — ты прекрасно знаешь, что спать в одежде негигиенично, и тем более спать на закате солнца! — она всплеснула руками. — Ты безответственно относишься к своему здоровью. Вставай и пойдем. Оленька приготовила булочки, твои любимые с курагой. — Лариса Ивановна настойчиво потянула Вадима за рукав, и тому ничего не оставалось делать, как последовать за ней.
Оля, сорокалетняя невзрачная женщина, бывшая сотрудница той же библиотеки, где раньше трудилась и Лариса Карепина, замужем не была и детей не имела. В жизни слыла типичной серой мышкой, незаметной и молчаливой. Пару лет назад Лариса столкнулась с Ольгой в кадровом агентстве, куда заходила навестить приятельницу. Бывшую коллегу сократили, у нее умерла старенькая мать, и Лариса уговорила Ольгу работать у нее. Целыми днями она обреталась в большой квартире Карепиных, занимаясь домашними делами, а уезжала поздно вечером в свою одинокую маленькую норку. Она никого не раздражала, ее даже не всегда замечали, а один раз случайно заперли, уехав на выходные в гости. Вернувшись же, никто не удивился, что Оля тут как тут и готовит обед. Неоспоримыми достоинствами Оли являлись ее несомненный кулинарный талант и застенчивость, граничащая с диагнозом. Лариса частенько пользовалась и тем и другим, чтобы выставить себя в выгодном свете. Так, как правило, все праздничные столы, в течение полутора суток готовившиеся безропотной Ольгой, в присутствии гостей торжественно объявлялись героическим подвигом самой радушной хозяйки. И Оленька, стоя в прихожей и заглядывая в наполненную гостями залу, вместе со всеми радостно хлопала в ладоши, приветствуя счастливую Ларису.
Вадим сел за стол. Лариса Ивановна выпроводила Ольгу за дверь и сама налила сыну кофе в высокий керамический бокал, добавив в него пару ложек сахарного песка и капельку ликера. Вадим скосил глаза в сторону окна и подпер рукой щеку. Лариса пододвинула блюдо с аппетитными свежими булочками и, сев напротив, постучала длинными ногтями по полированной столешнице:
— Вадик, ты все время молчишь. С тобой что-то происходит. Я хочу знать. Я твоя мать! Вадим отпил кофе и дернулся, обжегшись. Исподлобья посмотрел на мать, на ее розовые гладкие щеки, взбитые белокурые локоны и яркий рот. Он почти ненавидел ее сейчас. Как всегда, нашла самый неподходящий момент для нравоучений. Ей не в библиотекари надо было, а в актрисы. Любит себя в любой роли. Вот и сейчас, с чего-то вдруг решила заняться его воспитанием, жаль, отца нет, все одному Вадиму отдуваться.
— У меня все в порядке, — процедил он сквозь зубы, — я просто устал. Скоро сессия. Поздно лег и уснул не сразу…
— Вот-вот, — Лариса Ивановна покачала головой, — ты пришел вчера очень поздно. Когда приедет твой отец, мне придется рассказать ему о твоем поведении. Надо что-то решать!..