— Покорнейше благодарим-с, — Костя шутовски раскланялся и вышел. Слышно было, как он затопал сапожищами вверх по лестнице.
А я подумал, что если писатель каждую страничку будет визировать и согласовывать, уж лучше ему всю жизнь работать истопником и не переводить зря бумагу, которой мы и так производим чуть побольше, чем в Лесото, и чуть поменьше, чем в Танзании.
Тут дверь отворилась, в комнату вошел долгожданный Хаим Залманыч. Был он толст и приземист, с горделивой осанкой, как и все низкорослые люди. Он держался весьма солидно, еще не промолвил ни слова, а от него уже повеяло таким чувством собственного достоинства, какого хватило бы, наверно, на целый автономный национальный округ. При этом его нос, глаза и брови были раза в полтора крупнее, чем полагалось бы по росту.
— Наконец-то… Мы уж тебя заждались, — упрекнул Утятьев, вставая из-за стола.
— Здравствуйте, товарищ Утятьев, — чинно ответил Хаим Залманыч. — А разве у вас пожар? Куда такая спешка? Знаете, я немножко привык, что старый Хаим никому не нужен. И если вдруг стал нужен, разве нельзя чуточку потерпеть?
Произнося эту отповедь, он обменялся с Утятьевым рукопожатием, снял пальто и повесил в шкаф, затем достал расческу и пригладил перед зеркалом свои седые кудряшки.
— Вот, Залманыч, познакомься, — Утятьев приобнял меня за плечо. — Этот парень — физик, зовут Левой, будет обслуживать твои часы. А это, Лева, наш Хаим Залманыч, мастер по часам мирового класса.
— Очень приятно, — сказал мастер. — А скажите-ка, молодой человек, вы уже имели работать с часами, или как? Я не хочу ни на кого намекать, но физики тоже люди и они бывают немножко разные.
— Не волнуйся, — ответил за меня Утятьев. — Он как раз с водородными часами работал.
— Да-да, — храбро подтвердил я.
Часовщик придирчиво оглядел меня, словно ему подсунули механизм неизвестного устройства и сомнительной марки.
— Это хорошо, что у вас интеллигентное лицо, — наконец изрек он. — Такие часы нельзя доверить гопнику с Покровки, даже если у него два диплома и партбилет, вы понимаете? Потому что гопник так и останется гопником, будь у него хоть два партбилета. А интеллигентного человека сразу видно, разве ж нет?
— Да, конечно, — закивал я.
— Если часы один раз сломаются, — продолжал Хаим Залманыч, — вы можете им показывать какую угодно чистую анкету. Хоть сто анкет, все равно это будет пустой разговор. Потому что часы анкетой не чинят. Их чинят головой. Или я говорю вздор?
— Нет-нет, что вы, — заверил я.
— Тогда пойдемте, молодой человек.
— Ключик возьмите, — сказал Утятьев и достал из ящика стола дюралевый ключ на грязной бечевке.
Мы вышли из отдела. В тесном тамбуре у входа, рядом с лестницей, ведущей на второй этаж, находился длинный прямоугольный люк, ведущий в подвал. Его тяжелая, обитая жестью крышка была отвалена и прислонена к стене. Внизу горел свет.
Хаим Залманыч с неожиданным проворством спустился в подвал по наклонной деревянной лесенке.
— Осторожнее, тут лужа, — предостерег он меня через плечо.
Оказавшись внизу, я увидел, что напротив лестницы, в бугристой, кое-как оштукатуренной стене шлямбуром вырублена корявая ниша, и в ее глубине виден стык толстого канализационного стояка. От этого углубления до бетонного пола тянулся темный потёк. На полу растеклась внушительная лужа, которую пришлось обходить по краю, прижавшись к стене. Пахло от нее, сами понимаете, отнюдь не розами.
Остановившись и взирая на лужу, Хаим Залманыч скорбно покачал головой.
— Все течет и течет, — сказал он, невольно цитируя Геродота, а может быть, Геракла. — В прошлом году чинили. В позапрошлом тоже чинили. Вы знаете, если бы я, старый беспартийный еврей, так чинил часы, я не имел бы, чего покушать. Да-да, я бы умер с голоду под забором, и это было бы справедливо. А вот те люди, которые чинили эту трубу, я не знаю, где они сейчас и что делают, но вот покушать им обязательно дают. Лично я бы им запретил или работать, или пить водку, или и то и другое вместе, потому что у них не бывает одного без другого. Но кто послушает старого Хаима Гершензона?
Полагая, что вопрос сугубо риторичен, я промолчал. Все так же качая головой и скорбно прицокивая, старый Хаим Гершензон вошел в узкий темный коридорчик, ведущий, очевидно, в котельную, и отпер щелястую, расхлябанную дверь в его торце. Другой конец коридорчика уходил во тьму, там гудело и потрескивало пламя отопительного котла.
— Попомните мое слово, — добавил он, шаря по стене в поисках выключателя. — Когда-нибудь один раз всё это потопнет, извините за грубое слово, в самом натуральном дерьме. И боюсь, что потопнет не только этот подвал. Однажды вы вспомните слова старого еврея, но будет поздно.
Трепетно вспыхнули люминесцентные трубки. Переступив порог, я услышал ритмичное негромкое попшикивание: пш, пш, пш, пш…
— Ну, вот вам водородные часы, — произнес Хаим Залманыч. — Видит Бог, это очень хорошие часы, по ним даже можно сверять Московские куранты. Хотите верьте, хотите нет. Но за них я ручаюсь своей старой, никому не нужной головой. Потому что я их собрал сам, вот этими вот руками.
Возле стены, на обшарпанном письменном столе с жестяной инвентарной биркой, стоял куб из оргстекла. В его прозрачном чреве поблескивали латунные шестеренки, мелькал шток, толкающий храповое колесо, суматошно кивало анкерное коромысло. На большом бронзовом циферблате, явно позаимствованном из старинных стенных часов, фигурные стрелки показывали без пяти четыре. Прозрачный куб венчала жестяная пирамида вытяжки, а ее коленчатая труба уходила в квадратную цементную заплатку на стене. Сбоку из куба торчал длинный шланг из черной плотной резины, он змеился по полу до угла, где впадал в круглый газовый редуктор, соединенный с двумя манометрами и штуцерами, а те, в свою очередь, крепились к двум длинным зеленым баллонам, лежавшим рядышком на козлах.
Вот эта фантасмагоричная конструкция и издавала мерное пшиканье.
— Вы сказали, это водородные часы?! — вырвалось у меня.
Хаим Залманыч сердито взглянул на меня из-под насупленных косматых бровей.
— Конечно, водородные, какие же еще? Или у вас неважно со слухом? Тогда я буду говорить громче. Чтоб вы знали, часы бывают солнечные, песочные, водяные, пружинные, электрические и всякие разные. А эти — водородные…
Он подошел к баллонам, лежавшим на козлах, и энергично постучал по ним пальцем.
— Потому что работают на водороде! Вот здесь, в баллонах, сжатый водород. Конечно, они могли бы работать и на кислороде, и на углекислоте, но мне сказали, что нужны водородные часы, поскольку они — самые точные.
— Погодите-ка, — растерялся я. — А где же в них… ну, это… квантовый генератор частоты?
— Спросите что-нибудь полегче, — раздраженно отрезал часовщик. — Совсем необязательно морочить мои старые мозги. Или товарищ Утятьев не говорил, что вы работали с водородными часами?
— Вообще-то да, работал. Но они были, так сказать, несколько иной конструкции.
— Пхе! Конечно! — всплеснул руками Хаим Залманыч. — Где еще вы могли работать с такой конструкцией? Я сам ее придумал, сам собрал и сам отладил. И действительно, они идут до того точно, так точно, что им даже кремлевские могут позавидовать.
Он перевел дух и поманил меня к себе.
— Значит, так, слушайте сюда. Вот вам гаечный ключ. Без пяти двенадцать товарищ Утятьев звонит на центральный пункт, а вы спускаетесь сюда. Ровно в двенадцать мои часы дают свисток. И вы сразу стучите по батарее, вот так, — часовщик подошел к стене и крепко стукнул разводным ключом по некрашеной, ржавой батарее отопления, и гул пошел, наверно, по всему особняку, жарко натопленному стараниями писателя Кости. — Тогда товарищ Утятьев говорит в телефон, что ровно двенадцать, и те мазурики на центральном пункте переводят свои часы.
— Все ясно, — сказал я.
— Погодите, еще не всё. Вот смотрите, сейчас работает левый баллон. Когда стрелка упадет до красной метки, вы откручиваете кран у правого баллона. И только потом, слышите, только потом закручиваете левый. Потом отвинчиваете гайку вот этим ключом и ставите пустой баллон вон в тот угол. А в этом углу, видите, стоят полные баллоны. Присоединяете полный баллон — и можете смело гулять, нюхать цветы, ухаживать за девушками…