Выйти из затруднения можно, по-моему, так. Надо избрать достойных представителей из числа передовиков производства, отличников боевой и политической подготовки, членов совета ветеранов, профессиональных лекторов-пропагандистов, ну и тому подобное. Выдать всем им чистые носовые платки, пусть они ходят и, в качестве общественной нагрузки, утирают эти самые слезы. Как видите, очень просто и эффективно.
Нет, отвлечься не получается, уж очень ломит голову. Боль разыгралась не на шутку, хотя утром, когда Петухов меня разбудил, она была вполне сносной.
По дороге на службу хмурый, невыспавшийся Костя не проронил ни слова.
Когда мы вошли во дворик, я заметил, что в его дальнем углу стоит автомобиль «Волга» с включенным мотором и погашенными фарами. В нем сидели двое мужчин, один из них попыхивал сигаретой, и ее раскаленный кончик был хорошо виден.
— Костя, посмотри-ка, — я тронул моего спутника за рукав и указал кивком на подозрительную машину.
— А, это Курагин, директор наш, — небрежным тоном объяснил тот. — Сидит и засекает, кто во сколько на работу придет. Делать ему больше нечего, идиоту.
Он отпер дверь, и мы вошли в промерзшее за ночь помещение отдела. Костя снял пальто, натянул перепачканный старый свитер и отправился в подвал. Вдруг я услышал целый шквал громогласных проклятий и, решив, что случилось неладное, поспешил на помощь Косте.
Петухов стоял на краю люка, смотрел вниз, в подвал, и бранился на чем свет стоит. А там, в подвале, весь пол был залит зловонной канализационной жижей.
— Странно, — заметил я. — Ночью тут никого не было. Откуда же такая лужа взялась?
Пыхтя и ругаясь, Костя полез под лестницу, ведущую на второй этаж, и вытащил из-под нее несколько завалявшихся кирпичей. Затем спустился вниз и начал раскладывать кирпичи в вонючей луже, на расстоянии шага один от другого.
— Значит, где-то ниже по течению труба засорилась, — рассудил он. — И сюда течет говно из соседнего дома, понял?
К четверти девятого особняк наполнился хлопаньем дверей и топотом ног. Коллектив спешил на службу. Я сидел за Костиным столом и от нечего делать перебирал лежавшие на нем бумажки. В основном то были черновики газетных объявлений, призывающих беречь рабочее время, экономить каждую его минуту, не допускать простоев и крепить дисциплину.
Наконец вошел Утятьев с залепленной пластырем щекой; он грустно поздоровался со мной, отводя глаза в сторону, и принялся протирать очки. Следом появился человек в аккуратном пальто и ондатровой шапке. Был он худ, невысок, но от него исходила внятная энергия напора и власти. Он поздоровался с Утятьевым за руку, кивнул привставшей Гликерии и вопросительно уставил на меня свои черные, слегка навыкате, начальственные глаза.
— Это наш новый сотрудник, — поспешил объяснить Утятьев. — То есть, виноват, кандидатура на вакансию Гершензона. Он физик, работал в Москве… Лева, это наш директор, товарищ Курагин.
— Очень приятно, — промолвил я.
— После обеда — ко мне — с Утятьевым и всеми документами, — отрывисто сказал директор. — Что еще за дрова на батареях?
— Сушатся дрова, — объяснил возникший в дверях Петухов. — Иначе котел не растопить.
— Уберите, — велел Курагин. — Здесь вам учреждение, а не дровяной склад.
— Леонтий Федосеич, они ж мокрые насквозь…
— Тогда сушите у себя дома. А отсюда уберите. Ясно?
Мрачно вздохнув, Костя принялся собирать дрова с отопительных батарей.
— Почему Лукича нет на месте? — обратился директор к Утятьеву.
— А он с утра пошел в, это самое, в Министерство пуговиц, — не сморгнув глазом, доложил тот. — Они просили посмотреть ихние часы в вестибюле.
— Непорядок. Сколько раз я говорил, к восьми-пятнадцати все должны быть на рабочих местах. Все, без исключения. А если кому куда надо, сначала пусть явится… А потом уже идет, куда надо… Как явится Лукич, срочно пришлите его ко мне. С объяснительной.
— Слушаюсь, Леонтий Федосеич.
— Там, в подвале, канализация протекает, — вдруг встрял Костя. — Весь пол залило, скоро пройти будет нельзя.
— Так вызовите аварийную, — отрезал директор. — Или что, я вам должен, это самое, чинить?..
— Давай вызывай, — поддакнул Утятьев. — Что ж ты? Я еще вчера тебе сказал, вызови аварийную…
— Ладно, вызову, — буркнул Костя. — Лева, пошли, надо еще дров напилить.
С большущей охапкой поленьев в руках он пнул ногой дверь и вышел. Следом за ним и я спустился в подвал. Осторожно ступая по цепочке кирпичей, мы пробрались в котельную. Там, по счастью, было пока сухо. Большую ее часть занимала куча антрацита и кое-как сваленные бревна. В углу гудел и потрескивал небольшой чугунный котел. Сквозь его щели и трещины видно было, как пламя усердно облизывает куски угля. Мы надели рукавицы, взвалили бревно на козлы и принялись пилить. Из-под зубьев пилы летели опилки вперемешку с водяными брызгами.
Когда мы распилили третье бревно, Костя объявил перекур.
— Если б ты только знал, — сказал он, усевшись на чурбак и закурив папиросу, — до чего мне всё это блядство настодолбенило.
— Да, дрова плохие, — согласился я. — И пила не заточена.
— Да нет, я не про дрова. Я вообще. Черт меня догадал родиться в Кривограде.
— Не горюй, Костя, — попытался утешить его я. — Все равно скоро и здесь начнется перестройка…
— Не начнется она здесь, не надейся. Как был Кривоград, так Кривоградом и останется. Ты что, до сих пор ничего не понял или прикидываешься?
— А что я должен понять?
— А то, что здесь творится.
— А что здесь творится?
Костя глубоко затянулся и выпустил струю дыма в низкий корявый потолок.
— Страна у нас чересчур большая, — задумчиво сказал он. — Охреневающе большая страна. С такой шутки плохи. Такую враз не переделаешь, нужен особый подход, верно?
— Разумеется, — кивнул я.
— Значит, надо сначала попробовать, примериться, эксперимент произвести, разве нет?
— Пожалуй, да.
— Вот, к примеру, посмотри на Прибалтику. Там сейчас самый настоящий полигон демократии. Как Польша при Александре Первом. Им её, демократию, разрешили и теперь смотрят, как пойдут дела. Если хорошо, будут расширять эксперимент. Если плохо, прикроют к едрене фене, вот и вся тебе демократия.
— Но демократия не есть вседозволенность, — напомнил я.
— Золотые слова, — оживился Костя. — Именно так, дружище. И у нас, в Кривограде, как раз устроили испытательный полигон вседозволенности. Ясно?
Он загасил папиросу и швырнул окурок в угол.
Костины слова никак не укладывались в голове, очевидно, мешала вмятина.
— Послушай, — сказал я, — а кто у вас в Москве генсеком?
— Не понял вопроса.
— Я говорю, кто в вашей Вселенной генеральный секретарь?
Костя изумленно посмотрел на меня.
— Да ты что, брат, из дурдома сбежал?
— Почему сбежал, меня выписали. То есть я точно не могу припомнить, но, должно быть, выписали. Скорей всего.
— Так-та-ак, — протянул Костя. — Интересные дела. Скажи, пожалуйста, а как тебя в дурдом-то занесло?
И я охотно рассказал всё, что удалось вспомнить. Про ссору с тестем, про двоих молодчиков на пустыре, про больницу, Альфегу и его книжечку, про то, как я обнаружил, выйдя из больницы, что мне негде жить и некем работать, и я плюнул на всё и решил поехать в Шарыгино, про то, как я ел лангеты и познакомился с Утятьевым, наконец про то, как самолет попал в зону необъяснимых флуктуаций и приземлился уже в Альтернативной Вселенной, где всё очень знакомо, но чуточку по-другому…