Пришлось объяснять всё сначала, теперь уже старшему инженеру Петровой. В ответ на просьбу прислать сантехника она сказала, что всё понимает, что постарается помочь и попробует уговорить сантехника прийти. Тогда Костя поинтересовался, кто у них в ЖЭРе заправляет делами, старший инженер или сантехник. На что старший инженер Петрова грустно ответила, что, видите ли, сантехник у них один на весь район. Тогда Костя положил трубку и выругался.
Поскольку рабочий день к тому времени заканчивался, Костя напоследок позвонил своему директору, но того на месте не оказалось, он ушел на заседание.
А когда наутро Петухов явился на работу с резиновыми рыбацкими сапогами под мышкой, выяснилось, что сапоги ни к чему. Меньше чем за сутки уровень канализационной жижи поднялся на полтора метра, и всё было кончено.
— Представляешь, — заключил он, — такая охеренно большая страна, а сортир починить некому…
Я уныло смотрел на разверстый люк, где в смрадной топи бесславно погибло замечательное изобретение Хаима Гершензона, словно камень, поверженный в море, подобно Вавилону, городу великому; и думал о нашей большой, очень большой стране, где так трудно пробивает себе дорогу революционная перестройка.
— Теперь Утятьев меня ругает, — добавил Костя. — Но мне-то по фигу, а вот ему директор теперь большущую клизму вставит. Ведь котел-то не растопить. Как работать будем в такой холодрыге…
— Да, нехорошо как-то получилось.
Петухов с грохотом захлопнул крышку люка, и мы вернулись в отдел.
— Снабженец звонил, — сообщил нам Утятьев. — Говорит, завтра нам электрокамин привезет.
— Что с него толку, — откликнулся Петухов.
— Ну, хоть руки погреть.
Я подошел к столу Утятьева, и тот беспокойно заерзал.
— Вишь, Левочка, нехорошо-то как получилось… — пробормотал он, отводя в сторону глаза. — Прям не знаю, как теперь с тобой быть… Уж я директора упрашивал, ей-Богу, чуть не в ногах валялся. А он говорит, без прописки не возьмёт на работу, мол, не возьмёт, и шабаш. Так что ты уж не обессудь…
У меня подкосились ноги, и я сел на первый попавшийся стул. От потрясения я не мог вымолвить ни слова.
Тягостное молчание воцарилось в комнате. Костя стоял у окна и задумчиво постукивал ногтями по стеклу. Утятьев, не глядя на меня, суетливо тасовал и перекладывал из стороны в сторону бумаги на своем столе. Вдруг он спохватился:
— Чёрт подери, двенадцать скоро!
Сняв трубку и набирая номер, Утятьев скомандовал:
— Костя, давай, как будет двенадцать, колоти по трубе.
— Здрасьте, а как я узнаю?
— У тебя что, своих часов нету? На, держи мои, — он отстегнул браслет и, протягивая часы Косте, сказал в трубку: — Алё, центральный? Примите сигнал эталона.
Петухов взял со стола канцелярский дырокол и подошел к отопительному стояку в углу.
— Пять, четыре, три, два, один… — вполголоса отсчитал он, глядя на циферблат, и с размаху стукнул дыроколом по трубе.
Гулкий, утробный звук разнесся по всему нетопленому дому.
Утятьев кашлянул и раздельно, дикторским тоном сказал:
— Ровно двенадцать.
Январь—июнь 1989