Не более чем через полчаса явился Каулькай со стадом. Он пригнал оленей на то самое место, где сидели его товарищи.
— Все? — спросил Кутувия.
— А то нет? — переспросил Каулькай, усаживаясь рядом с ним.
— Дай! — протянул и он руку к Кутувии, видя, что Эуннэкай выколачивает трубку. — Скупой твой отец! — сказал он. — Когда даёт табак, всегда ругается. Тратим много, говорит. А мы ведь без чаю ходим, только табак и тратим!
— Поневоле будешь скупым! — сказал Кутувия. — Ясаки ведь надо платить каждый год, а у нас, кроме оленей, ничего нет. А много ли жители помогают моему старику?..
— Зато он староста! Изо всех старост самый главный! В прошлом году на ярмарке выпивали, ясачный начальник[12] говорил: "Ты комиссар, я комиссар, нас только двое".
— Да, говорил! — не унимался Кутувия. — Ему хорошо говорить! Ясачный начальник одной рукой посылает _Солнечному владыке_[13] ясаки, а другой рукой от него получает деньги, а моему старику ничего не платят! А в позапрошлом году на Анюйский божий дом он отдал тридцать раз двадцать быков. Это ведь сколько?
— Ко! [14] — ответил Каулькай, тряхнув головой. Его способности счисления не простирались так далеко.
Кутувия быстро придвинулся к товарищам и, протянув руки, собрал ближайшие конечности, принадлежавшие им, и соединил их вместе, прибавив к общей сумме и свои собственные ноги.
— Сколько раз нужно сделать такую связку, — спросил он, обращая лицо к Каулькаю, — чтобы получилось так много?.. — и, выпустив руки и ноги приятелей, он сложил вместе свои собственные ладони. — Вот сколько, — сказал он с ударением.
Каулькай посмотрел на него и выразил своё сочувствие протяжным: "Уаэ!".
Кутувия был, очевидно, очень силён в счёте. Недаром был разговор, что Эйгелин хочет передать ему своё достоинство, помимо старшего своего сына Тнапа.
— Наше лучшее стадо до сих не может оправиться от потери, — сказал Кутувия. — Олени словно стали ниже, потеряв своих старших братьев.
— Тенантумгин захочет — прибавится вдвое! — сказал Каулькай ободряющим голосом. — Лишь бы "хромая" не привязалась к стаду… Эуннэкай! Вари чай! — крикнул он весело Кривоногому.
Кривоногий заморгал глазами. Они не видели чаю уже более двух недель, с тех пор как покинули большое летовье Эйгелина. Однако он не посмел ослушаться брата и, отвязав от своей котомки большой чёрный котёл, спустился к реке.
Кутувия, улыбаясь, проводил его глазами.
— Он и вправду! — сказал он. — Чего заварим? Чаю ведь нет!
— Я набрал _полевого чаю_, - подмигнул Каулькай, показывая на небольшую связку молодых побегов шиповника, завёрнутых в его шейный платок.
— Заварим это, и будет ещё лучше, чем чай. Мне надоело тянуть холодную воду прямо из реки, как олень. Попьём горячего.
Кутувия утвердительно кивнул головой. Когда они уходили со стойбища, Эйгелин им сказал: "Разве вы старики? Вы ведь молодые парни!" — и не дал им ни чайника, ни чаю. Старик относился подозрительно к новому напитку, перенятому от русских. "Когда я был молод, мы не знали, что такое чай, — ворчал он. — Хлебали суп из моняла[15] и кровяную похлёбку, по месяцу не видели горячего. А теперь молодой парень без чайника ни шагу!"
Но Кутувия был иного мнения и очень уважал не только чай, но и белый блестящий сахар, который русские привозили такими большими круглыми кусками.
— А сахар принёс? — весело сказал он Каулькаю.
— Белый камень, хочешь, принесу, — отозвался Каулькай. — Не то ступай на русскую землю и возьми там кусок с сахарной скалы!
Чукчи были уверены, что в русской земле есть белые скалы, откуда выламывают сладкий сахар.
— А что? — спросил несмело Эуннэкай, который успел возвратиться с водой и прилаживал на длинной палке котёл у костра. — На сахарных скалах мох растёт?..
— Видишь! — присвистнул Кутувия. — Оленелюбивое сердце! Мох вспомнил! Ну, уж если растёт мох, то, должно быть, тоже сладкий!
— А _сердитая вода_? — спросил Эуннэкай задумчиво. — Она что?
— Огонь! — сказал Кутувия так же уверенно. — Размешан в речной воде… Русские шаманы делают.
— Правда! — подтвердил Каулькай. — Зажги её, так вся сгорит. Останется только простая вода! Я видел!
— Сила её от огня! — продолжал Кутувия. — Она жжёт сердце человека! Есть ли что сильнее огня?
— Мудры русские шаманы! — сказал Эуннэкай. — Воду с огнём соединяют в одно!
Воображение всех троих на минуту перенеслось к чудесной стране, откуда привозят такие диковинные вещи: котлы и ружья, чёрные кирпичи чаю и крупные сахарные камни, ткани, похожие по ширине на кожу, но тонкие, как древесный лист, и расцвеченные разными цветами, как горные луга весною, и многое множество других див, происхождение которых простодушные полярные дикари не могли применить ни к чему окружающему.
— Эйгелин говорит, — медленно сказал Эуннэкай, — что Солнечный Владыка живёт в большом доме, где стены и пол сделаны из твёрдой воды, которая не тает и летом — ну, вроде как тен-койгин [16]. А под полом настоящая вода, в ней плавают рыбы, а Солнечный Владыка смотрит на них. И потолок такой же, и солнце весь день заглядывает туда сквозь потолок, но лицо Солнечного Владыки так блестит, что солнце затмевается и уходит прочь!.. Я посмотрел бы!..
— Ты посмотрел бы! — сказал Кутувия с презрением. — А на тебя посмотрели бы тоже или нет? А что сказал бы Солнечный Владыка, когда увидел бы тебя? Какой грязный народ живёт там, за большой рекой? А?
Каулькай радостно заржал, откинув голову назад. Мысль о встрече Кривоногого с Солнечным Владыкой казалась ему необычайно забавною.
— Безумный! — сказал он ему, успокоившись от смеха. — Тоже захотел на ту землю! Там так жарко, что рыба в озёрах летом сваривается и русские хлебают уху ложками прямо из озера! Разве олени могли бы перенести такой жар? Охромели бы! Передохли бы! А что станется с чукчей без оленьего стада?
— Что станется с чукчей без оленьего стада? — повторил Кутувия, как эхо. — Смотри, Эуннэкай! Олени опрокинут твой котёл!
Действительно, олени так и лезли в огонь, не обращая внимания на близость человека, к которому в другое время они относятся недоверчиво. Ветер улёгся также внезапно, как и явился, и комариная сила мгновенно воспрянула от своего короткого бездействия. Комаров было так много, что казалось, будто они слетелись сюда со всего света. Из края в край над огромным стадом мелькали чёрные точки, словно подвижные узлы странной сети, наброшенной на мир и ежеминутно изменявшей свой вид. Большие оводы появлялись там и сям в петлях этой сети, кидаясь из стороны в сторону резкими угловатыми движениями, одно из которых неминуемо заканчивалось на чьей-нибудь злополучной спине. Со стороны казалось, будто кто-то швыряет в оленей мелкими камешками.
Оводы были ещё страшнее комаров. Едва почувствовав прикосновение овода к своей коже, олень испуганно вздрагивал и начинал метаться, становиться на дыбы, лягаться задними ногами, стараясь прогнать мучителя. Но овод сидел плотно на месте, не нанося, впрочем, оленю никакого непосредственного вреда, но тщательно приклеивая к волосам оленьей шерсти множество мелких яичек, из которых должны были через два-три дня вылупиться маленькие белые червячки, глубоко пробивающие оленью кожу, чтобы сделать себе гнездо в живом мясе. Кроме крупных оводов, были другие — мелкие, с цветным полосатым брюхом и короткими прозрачными крыльями. Движения их были гораздо проворнее. Они не старались усесться на оленью спину, а, подлетая к носу животного, брызгали ему в ноздри тонкой струей жидкости, заключавшей в себе множество мелких, но чрезвычайно вертлявых червячков, не больше самой мелкой булавочной головки. Почувствовав у себя в носу предательскую струю, олени принимались отчаянно чихать и тереться носом о землю, что, конечно, нисколько не помогало им освободиться от червячков, которые поспешно пробирались в самое горло, чтобы там замуроваться в хрящ.
Олени упрямо лезли в костёр, отгоняя друг друга от широкой струи дыма, дававшей защиту от насекомых, и опрокинули-таки котёл Эуннэкая. К счастью, он успел его вовремя подхватить, и только небольшая часть воды вылилась на землю.
— Бедные олени! — сказал Каулькай, недоброжелательно поглядывая на тучи насекомых, носившихся над стадом. Пастухи сидели в самом дыму и мало страдали от комаров и оводов.