Выбрать главу

Брозовский мучительно раздумывал. Уйти от ответа невозможно. А программа — разве она всего лишь неуверенное обещание? Утешение несбыточной мечтой? Нет! Она — сама жизнь, она — средство для того, чтобы у всех были и хлеб, и суп, и одежда. Тогда скажи это так, чтобы понял каждый, чтобы понял и Генрих Вендт, впавший в отчаяние, ибо нужда затмила ему свет.

— Им не сдержать надвигающегося краха, — вымолвил наконец Брозовский. — Ни террором, ни лечением «больного тела». Мы должны убедить в этом трудящихся, объяснить нм, что их сила в единстве. Слившись в огромный мощный поток, они сметут со своего пути все дряхлое и прогнившее. И тогда будет установлена власть рабочих…

В глазах Вендта вспыхнула искорка надежды и тут же погасла.

— А доживем ли мы до того дня, когда все рабочие будут едины, когда они завоюют власть? — с сомнением в голосе спросил он.

В доме Бинерта хлопнула дверь. Бинерт пошел на работу в дневную смену. На сидевших у ограды он не оглянулся, не посмел оглянуться. Глядя прямо перед собой, он шагал вниз по улице. В его рюкзаке в такт шагам подпрыгивала фляжка с кофе. За окнами его дома не шелохнулась ни одна занавеска. Прежде Ольга Бинерт не могла одолеть своего любопытства, теперь же она не подходила к окнам и, стоя посередине комнаты, пыталась оттуда наблюдать за тем, что происходит на улице. Поскольку надпись на фасаде их дома смыть не удалось, Бинерт вырубил ее и заново отштукатурил стену. Свежевыбеленная заплата над дверью выглядела словно позорное клеймо.

Разговоры у ограды стихли. Только Генрих Вендт проворчал:

— Вон он, пошел. Для того чтобы ему платили теперь всего на девять с половиной процентов меньше, мы должны торчать на улице. В полном смысле слова. Вот что из этого получилось.

В бешенстве он схватил камень, чтобы швырнуть его вслед Бинерту, но Брозовский остановил его:

— Не дури.

— Идите обедать! — позвала их Минна Брозовская. Голос ее болью отозвался в сердце каждого.

Пауль Дитрих, с тревогой наблюдавший вспышку Вендта, не сказал больше ни слова. Он был рад, что напряжение разрядилось, и высоко поднял девочку.

— А для нас у тебя что-нибудь найдется, мамаша?

Минна засмеялась.

— Мне, видно, опять придется варить суп для половины города. Заходите. Суп с брюквой, а мясо впридумку, кто поймает, тот и съест.

Пауль с девочкой на руках побежал через улицу, издавая радостные крики, но в душе его царило смятение. Что же будет дальше, если всех охватит уныние и отчаяние?

Вендт взял за руки двух своих старших девочек и потащил за собой. Он шел как пьяный.

Им нужно занятие, какой-то твердый распорядок, продолжал раздумывать Брозовский. Люди падают духом. Всю жизнь они занимались тяжелым трудом, привыкли к нему, от ничегонеделанья и нужды они спорят, ссорятся и становятся скептиками. Надо больше заботиться о товарищах. Но как? Рюдигер предложил организовать кружки, учебные курсы. С пустым-то желудком? Полагаться только на твердость и верность недостаточно. Самые добрые намерения могут быстро спасовать перед нуждой. Полтора месяца прошло, прежде чем выплатили первое пособие по безработице — почти столько же времени длилась забастовка. Это была нищенская подачка. Он знал, что Юле Гаммер и Вендт ездили в поместье наниматься на уборку свеклы. В прежние годы господа помещики часто искали рабочих в сезон уборки. В этот раз управляющий поднял руку и указал им на дверь: «Уходите, только вас двоих мне еще не хватало!»

Брозовский знал также, что Юле и Генрих отправились ради жены Вендта — она беспрестанно плакала, не давая мужу покоя.

По улице быстрым шагом приближался Боде. Как и прежде, он был последним. Он никогда не управлялся вовремя, несмотря на все старания.

— Прихватил бы за нас сменку-другую, нам бы сгодилось. — Юле Гаммер добродушно оскалил зубы.

Боде чувствовал себя неловко перед своими товарищами, потерявшими работу.

— Попробую, — ответил он печально, как бы оправдываясь. Раненая рука все еще мешала ему при работе, на ходу он держал ее согнутой, не касаясь тела. Он быстро прошел мимо. Каждый день его провожали добрыми напутствиями.

Как только начали восстанавливать бастующих на работе, жена Боде, без его ведома, помчалась к Лаубе и Цонкелю и спросила их, почему обошли ее мужа. Лаубе выпроводил ее. Заступаться за такого типа? Этого еще не хватало. Цонкель обещал замолвить за Боде словечко. Просительницу поддержала супруга бургомистра, приходившаяся жене Боде двоюродной сестрой.