Простой человек растерялся.
Перед ним разверзлась бездна. Радио и пресса с утра до вечера морочили ему голову, ораторы всевозможных партий и союзов сбивали его с толку. Только одна партия, партия Эрнста Тельмана, говорила ему неприкрашенную правду и указывала путь к победе.
Все партии ударили в предвыборные барабаны. Предстояло избрать нового рейхспрезидента. На стенах домов, в витринах, в подворотнях были расклеены плакаты. Нередко поверх одних наклеивали другие. Там, где домовладелец следил за этим, плакаты оставались в неприкосновенности.
«Голосуйте за Дюстерберга!»
«Голосуйте за Гинденбурга!»
«Голосуйте за Адольфа Гитлера!»
На фасаде здания биржи труда, на уровне второго этажа, висел огромный портрет Отто Брауна.
«День выборов — день выплаты», — гласила гигантская надпись над ним.
— Чудеса, — усмехался Юле Гаммер. — Непременно приду. Интересно, сколько монет они отвалят безработному?
Вместе с Генрихом Вендтом они стояли у дверей биржи и раздавали маленькие, написанные от руки листовки: «Ваш кандидат — транспортный рабочий Эрнст Тельман!»
Длинная очередь конвейером ползла по коридору мимо кассовых окошек биржи. Чиновники, ставившие отметки в учетных карточках безработных, действовали как автоматы. Карточка, печать, карточка, печать…
Генрих безуспешно пытался пробиться сквозь толпу к наклеенному на стене плакату. Обступившие его безработные посмеивались.
— Мало каши ел в детстве, Генрих, — добродушно пошутил Гаммер. — «Железный фронт» — великан, а ты карлик… Вот силенок-то и не хватает.
У Юле чесались руки сорвать предвыборный плакат СДПГ, отпечатанный на роскошной золотисто-желтой бумаге. Но он сдержался и сказал:
— Эс-дэ-пэшники ничего лучшего не придумали, как откопать боевой призыв времен Августа Бебеля. Старик перевернулся бы в гробу, если б знал, что его слова напечатают в желтых листках.
— Уж очень часто приходится ему вертеться, — пробурчал Генрих и, ссутулившись, зашагал по улице.
Гаммер раздавал последние листовки.
— Против курортника с гинденбурговскими усами! Против Дюстербродяги! Против Гитлербурга и его коричневой шайки! — приговаривал он всякий раз, вручая листовку. — Голосуйте за нашего Тэдди!
Пауль фон Бенкендорф и фон Гинденбург, фельдмаршал монархии, превратившийся в мифического героя воинских союзов, уже семь лет как восседал в кресле президента республики, посягая на ее жизнь, словно рыцарь-разбойник.
Теперь его избрал своим покровителем так называемый «центр» — двадцать партий, не располагавших ничем, кроме председателей с секретариатом и больших денег.
Эдуард Бинерт об этом никогда не задумывался. Выйдя с перевязанной щекой от зубного врача, он услышал, как Юле Гаммер громко сказал:
— Голосуйте против победителя смертью, против Гинденбурга!
Бинерт тут же перешел на другую сторону улицы, опасаясь, как бы грубиян Гаммер не прицепился к нему.
В этом году, особенно в последнее время, Бинерт чувствовал себя неважно. Он прихварывал. После забастовки он надеялся, что на него наконец-то обратят внимание, но ошибся. Восстановленных на работе горняков оберштейгер Кегель на второй день по окончании стачки послал расчищать штреки. Несколько месяцев Бинерт зарабатывал очень мало, а когда снова вернулся к прежней работе, то попал в такой забой, где сам черт сломал бы себе зубы.
Беготня Ольги по начальству не дала никаких результатов. Бинерт, не выдержав нагрузки, обратился в профсоюзную больницу.
— Так, еще один кандидат, — сказал ему врач. — Не в президенты, разумеется, а в полуинвалиды! Пишите заявление, для производства вы только обуза. Вам надо удалить зубы, а потом на отдых.
И вот зубы, вернее, те огрызки, что от них остались, удалили. Тяжело дыша, Бинерт медленно брел по Гетштедтской улице. Разобраться в этой предвыборной путанице ему тоже было не под силу. Гинденбург, Дюстерберг, Гитлер, — кого из них выбирать?
За фельдмаршала он уже голосовал не раз, это правильный старик, настоящий полководец, бастион в сражении.
Но Дюстерберг тоже неплох, как-никак вождь «Стального шлема»… А он, Бинерт, никогда не был против «стальношлемовцев», старых фронтовиков. Ведь это ветераны кайзеровской армии, к которой некогда принадлежал он сам.
Да, а потом еще фюрер… Ольга об этом и говорить больше не хотела. Правда, он заметил, что она колеблется между мнениями зятя и фарштейгера. Хотя сама была членом Женского союза.