Вот и разберись тут. Бинерт остановился.
А это что такое? Ах да, сосед готовится к выборам. Что же он прикрепляет к стене?
Последние несколько метров до дверей своего дома Бинерт шел чуть ли не спиной вперед, чтобы не видеть Брозовского и большой портрет Тельмана.
Отто, заметив это, усмехнулся. «Как был дураком, так и остался», — подумал он и покачал головой.
— Рабочие голосуют за Тельмана, правда, отец? — громко крикнул Вальтер.
Ольга встретила мужа причитаниями.
— Что случилось? Неужели тебе дали бюллетень?
— Да. Глупая история. — Бинерт еле ворочал языком, во рту все распухло.
Она приготовила отвар из ромашки для полосканья и компрессов.
— Только бы ты не слег, этого нам как раз не хватало. Счета ведь не оплачены, а тут еще радиоприемник навязала себе на шею.
Он опустился на ящик с углем.
— Нет, иди сюда, ложись. — Ольга взбила подушки на диване.
Бинерт удивленно посмотрел на жену. Что это с ней стало?
— Ложись, ложись, тебе надо беречься. — Ольга испугалась, увидев, как он ослабел.
— Я лучше лягу в постель. — Бинерт пошатнулся.
Ольга побледнела и схватилась за грудь. Впервые за последние десять лет их тридцатилетней супружеской жизни она испытывала сейчас к мужу вместо привычного пренебрежения какое-то иное чувство. Она вошла в спальню и присела на край кровати. Ольга вдруг осознала собственную низость. Это мучительное чувство длилось несколько мгновений, она попыталась подавить его, но безуспешно. Как я с ним обращалась! Какие только гадости не говорила ему! Что заставляло меня это делать? Тщеславие, тряпки, зависть к живущим лучше нас? Услышав слова мужа, она очнулась.
— Ну, радиоприемник мне тоже хотелось приобрести, так что это не только твоя покупка. Интересно ведь послушать речи, концерты.
Ольга обрадовалась, что он заговорил. Она сделала компресс из отвара ромашки и положила ему на щеки. Постепенно к ней возвращалось внутреннее равновесие.
— Ничего, как-нибудь обойдемся, — сказала она.
— Я тоже так думаю.
— Все-таки раньше нам жилось спокойней.
— Когда раньше?
Она промолчала. В самом деле, когда это было? Когда они поженились и родились дети и у них не было кроваток? Она отогнала мрачные мысли и вспомнила шахтерские праздники и то, как за ней ухаживали штейгеры.
— Сегодня в двенадцать выступает фюрер, речь обещали передавать по радио, — сказала она, чтобы сменить тему. — Если по радио не будут, то прочтем в газете.
— За кого же нам голосовать?
— Курт сказал: только за Адольфа Гитлера!
— А фарштейгер?
— Тоже. Но сам он за Дюстерберга.
— А как быть с Гинденбургом?
— Курт сказал, что он ставленник плутократов.
— Я хочу знать, что ты думаешь.
— Я смотрю, как выгоднее. Курт говорит, что нацисты придут к власти. Так или иначе. Значит, и для нас лучше, если мы будем за них. — В ее голосе зазвучали знакомые резкие нотки, как всегда, когда она разговаривала с мужем.
Бинерт отвернулся к стене.
— Я вконец запутался. Люди с ума посходили. Тот, — он показал пальцем через плечо, намекая на Брозовского, — голосует за транспортного рабочего.
— Какое нам до него дело? А Гинденбург для нас больше не годится. Он стар.
— Мы тоже не молоды.
— Только не разговаривай так с Куртом. И особенно на шахте, слышишь? Если мальчик узнает… — Она приложила палец к губам и вышла из спальни.
Усевшись за стол, Ольга принялась подсчитывать долги. Оставалось еще уплатить семь взносов по тридцать пять марок. И, кроме того, три взноса за материал на пальто, о котором муж не знал.
Подперев голову ладонью и поджав губы, Ольга уставилась на лежавшие перед ней бумаги.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
По просьбе Брозовского Вольфрум пригласил к себе на квартиру своих старых товарищей по партии — Боде и Шунке.
Боде, осунувшийся, сидел на скамейке у печки и поеживался, будто в ознобе.
— Это… Это неправда, этого быть не может, — глухо проговорил он.
Шунке, попыхивая трубкой, пускал облака дыма. Он подошел к Брозовскому. Под его тяжелыми шагами заскрипели половицы.
— Иногда, Отто, мы тесно сближались с вами, например, во время забастовки. Но порой наши мнения сильно расходились. Вот ты сказал о едином фронте, что ж, может, это дело хорошее. Но то, что ты говоришь сейчас, — неслыханная клевета на наше руководство.
Брозовский спокойно выдержал его угрюмый взгляд и не спеша вынул из кармана газету.
— А это тебе знакомо? — Он протянул Шунке «Форвертс». — Орган твоего партийного руководства. Читай сам. Я поначалу тоже думал, что это невозможно, но здесь все написано. А ваша здешняя газета уже завтра перепечатает это воззвание.