Шунке остановился у стола как вкопанный. Нижняя губа его отвисла, и трубка чуть не вывалилась изо рта. Буквы запрыгали у него перед глазами. Он грузно опустился на стул.
— И ты собираешься голосовать за Гинденбурга? — спросил Брозовский.
Теперь в комнате было слышно только свистящее дыхание Шунке да приступ кашля, напавший на Боде. Когда Вольфрум заговорил, жена его вышла из комнаты.
— Я знаю вас, — обратился он к Шунке и Боде. — Знаю, что вы честные люди. До сих пор вам и в голову не могло прийти, что от вас потребуют такое. Но вот оно, черным по белому! — Он показал на газету, лежавшую перед Шунке. — Еще одно «меньшее зло». Это вершина позора! Тьфу!
Боде скрипнул зубами. В октябре восемнадцатого года, когда война была уже безнадежно проиграна, он очутился на Западном фронте в хаосе отступавших войск. Но фельдмаршал продолжал воевать, хотя знал, что проиграл окончательно. Бегство из одной линии окопов в другую, беспрерывное отступление днем и ночью фельдмаршал называл «организованным выводом войск на родину»… А теперь вожди социал-демократов — Герман Мюллер, Карл Зеверинг и Отто Вельс — требуют от него, Боде, чтобы он выбрал этого фельдмаршала президентом Германии!
— Нет! Не буду голосовать! Хватит! И будь что будет! — Он угрожающе выпрямился.
Поскольку в первом туре никто из кандидатов не получил решающего большинства, руководители СДПГ призвали своих сторонников голосовать во втором туре за Гинденбурга. Они сняли кандидатуру Брауна с той же легкостью, с какой большая часть их отказалась от своих прежних убеждений.
В порыве гнева Шунке скомкал газету.
— Почему вы упрекаете меня? Что-нибудь изменилось оттого, что ты вышел из партии? — крикнул он Вольфруму. — Разве я виноват во всем?
— Дело не в упреках, — ответил ему Брозовский, — речь идет о жизни и смерти. «Кто голосует за Гитлера, тот голосует за войну!» — сказал Эрнст Тельман. А кто — за Гинденбурга, тот прокладывает дорогу нацистам.
— Это старо.
— Тем не менее приходится повторять.
— Тельман не получит большинства.
— Если рабочие объединятся, изменится многое.
— Если, если!.. — воскликнул Шунке. Он подумал о Лаубе и Барте. На партийном собрании социал-демократов и у рейхсбаннеровцев они переспорят всех, кто бы ни выступил против этого решения.
— Неужели ты допустишь, чтобы в рабочем городе Гербштедте победил Гинденбург? — сказал Вольфрум. — Вряд ли ваше самопожертвование зайдет так далеко. Ведь здешние социал-демократы еще не превратились в воинский союз.
Шунке нервно теребил свои волосы. Потом с надменным видом схватил шапку и, не простившись, ушел домой.
— Я выступлю сам, — сказал Боде. — Однажды они меня смешали с грязью и выгнали как собаку. На этот раз не выйдет!
Брозовский посоветовал ему не действовать в одиночку.
— Чтобы изменить политику, — сказал он, — ваше руководство должно пойти другим путем. И вы, рядовые члены партии, обязаны заставить их. В одиночку этого не сделаешь.
Боде устало покачал головой.
— В теперешнем положении уже ничего не изменишь. Рабочие в нашей партии пассивны, решать будут не они.
— Но на производстве, в профсоюзах…
— Никто и пальцем не шевельнет.
— Это не так. Рабочие хотят бороться. Но им надо выступить единым фронтом.
— Посмотрим.
После этого разговора Боде навестил Цонкеля.
— Что решено, то решено, — сказал Цонкель. — Или ты полагаешь, что там, в Берлине, выставляют себя на посмешище?
— Как это — решено? Что стоит в газете, вовсе еще не решено. А на посмешище мы сами выставляем себя перед всеми рабочими!
— На собрании ты еще кое-что узнаешь.
— С меня хватает этого.
— Вижу, тебя опять настропалили.
— У меня своя голова.
— Слыхали эту песенку.
— Мартин, неужто ты не видишь, куда мы идем?
— Мы твердо стоим на ногах!
— Голоса мы потеряли. А нацисты получили намного больше. Своей политикой мы сами толкаем людей к ним. Так дальше нельзя.
Цонкель разозлился.
— Мы главный оплот системы, не правда ли, мы цепные псы капитала? Ты хорошо усвоил набор лозунгов Брозовского.
Боде вспыхнул. «Спорить с ними бесполезно», — подумал он.
После того как он ушел, к Цонкелю ввалился Лаубе.
— Владелец ресторана «У ратуши» отказывается сдать нам зал для собрания, — заявил он. — Черт знает что!
— То есть как это отказывается? — возмутился бургомистр. — Мне самому пойти к нему, что ли?