Нацисты продолжали свое шествие, кричали «хайль» и горланили песни.
Вслед за коричневыми и черными гитлеровцами шли группы «Гарцбургского фронта», пестрая смесь воинских союзов — стрелков, пехотинцев, саперов, ветеранов, — кто по два, а кто по четыре человека в ряду. С флагами, лентами, орденами и нарукавными повязками со свастикой. Во главе «штальгельмовцев» шагал фарштейгер Бартель в мундире «Стального шлема».
Из-за своей медлительности он все-таки прозевал момент и не примкнул вовремя к нацистам. Политика дирекции была настолько туманной, что он не сумел правильно сориентироваться. Он полагал, что с нацистами покончено после того, как в ноябре им пришлось откатиться и генерал Шлейхер «взял вожжи» в свои руки. Вот это характер! И вдруг такой сюрприз…
Хотя фарштейгер поспел только на второе сборище, он кричал «хайль» громче остальных, воодушевленнее. Старик Кегель в декабре ушел наконец на пенсию, стало быть, зевать теперь никак нельзя.
Остатки поредевшей кучки «штальгельмовцев», маршировавших сейчас вслед за Бартелем, были не очень-то представительны. Бартель сознавал это и старался еще более молодцевато и торжественно, чем обычно, печатать шаг. «Вот мучение-то, — думал он. — Терпи, авось зачтется». Гетштедтская улица шла круто на подъем.
Вдоль улицы приветствовали демонстрантов женщины. Ольга Бинерт махала флажком; рядом с ее откормленной пышногрудой фигурой жена фарштейгера выглядела усохшей монашенкой.
Бартель глядел прямо перед собой. «Стерва, ведь не пришла ко мне», — подумал он об Ольге. Он так рассчитывал на это. Штурмфюрер был моложе…
Из первых рядов колонны раздавались выкрики:
— Долой еврейскую кабалу! Долой! Германия, проснись!
Во главе гербштедтских штурмовиков шагал со знаменем сын зерноторговца Хондорфа.
Возле больницы, перед домом Брозовских, они загорланили еще сильнее. Громче всех кричал Рихтер, тесть Хондорфа, он выбежал из строя и пнул сапогом в дверь. Только Бинерт немного стушевался, даже сбился с шага.
— Долой коммунистов! На виселицу их!
Из чердачного окошка дома Бинерта на длинном флагштоке свисало, доставая почти до земли, огромное полотнище с белым кругом и черной свастикой. На других домах вдоль улицы лишь кое-где виднелись фашистские знамена.
После того как удары в дверь прекратились, Брозовский облегченно вздохнул, положил топор в угол и выпустил плачущего Вальтера из кухни в переднюю.
Руки Минны дрожали, когда она ставила кастрюлю с кипятком обратно на плиту. Не найдя пакетика с цикорием, она принялась искать его в кухонном шкафу, куда сроду и не убирала.
— Да ты всегда кладешь его в коричневую кастрюлю, вот же он, ха-ха-ха! — рассмеялся Вальтер, торжествуя, что мать растерялась среди ею самой установленного порядка. — К тому же никто не жаждет кофе. Или, может, ты, отец?
Брозовский посмотрел на жену. Она опустила глаза.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Поздним вечером, сидя за швейной машинкой, Минна шила из двух новых камчатных скатертей большой чехол. С полуоткрытым ртом, чуть склонив набок голову — так лучше видно, — она следила за тем, чтобы толстая складка материи равномерно ложилась под иглу и шов получался бы ровный. Работать аккуратно — было для нее насущной потребностью, она ничего не делала наполовину, тем более при шитье чехла.
Старший сын помогал ей, держа за концы сложенные скатерти, чтобы не получилось нечаянной складочки; он не сводил глаз со строчащей иголки и осторожно, миллиметр за миллиметром, тянул из-под лапки полотно. Работа была почти окончена. Из еще не зашитой стороны свесилась золотая бахрома. Мать заправила ее обратно, прострочила оставшуюся сторону, и две белые скатерти надежно укрыли знамя.
На улице под окнами послышались шаги. Минна прекратила шить. В комнате все стихло. Остановились или ушли?
Нет, пошли дальше.
— У страха глаза велики, — проворчал Отто.
Мать кивнула сыну. Продолжаем! Она нажала ногой на педаль и шумно выдохнула. «Осторожность — далеко не страх», — подумала она.
Брозовский отошел от окна. Напряженное выражение его лица понемногу смягчилось. Швейная машина равномерно застрекотала.
Он смотрел, как медленно разматывалась катушка.
— Готово. — Минна обрезала нитку. Короткие хвостики в конце шва она откусила.
Убрав со стола небольшую вазу, Брозовский сложил покрывавшую стол пеструю скатерть и повесил ее на спинку стула.
Отто одним взмахом набросил на стол только что сшитые скатерти и одернул уголки. Ну вот, все на месте. Правда, еще немного пахло нафталином. Он понюхал и решил, что запах скоро выветрится.