— Так ведь это Фрик! — вспылил Вольфрум.
Лаубе вдруг повысил голос до пронзительного визга:
— Если коммунистическая партия сама не спровоцирует своего запрета, то ее не запретят.
Решающее слово было сказано. Социал-демократ Лаубе произнес его.
— Вы еще вспомните об этом, — медленно проговорил Брозовский.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Этой ночью Брозовский спал не у себя. Выполняя указание партийного руководства, он ночевал в одной из явочных квартир в Гюбице.
Товарищ, предоставивший ему убежище, работал дорожником на эйслебенской автостраде, а кроме того, вел собственное хозяйство — у него с женой было пять моргенов земли. Он хорошо подготовил квартиру и заверил своего тайного гостя, что тот может жить здесь хоть несколько месяцев. Еды на это время хватит, нуждаться он ни в чем не будет.
Хозяин провел Брозовского на чердак. Под стропилами висели четыре свежекопченых окорока.
— Полюбуйся-ка. — Он постучал пальцем по толстой свиной коже.
И в самом деле здесь можно было скрыться на долгое время. Чердак низенького дома был забит кипами прессованной соломы. Стоило отодвинуть несколько кип в сторону, и в стене открывался небольшой проем, который вел на чердак примыкающего к дому хлева. Оттуда проем тоже прикрывали кипы соломы. Внешне это выглядело так, словно брандмауэр, разделявший два чердака, был с обеих сторон обложен штабелями соломы. Да и куда еще складывать солому?
Пришлось изрядно потрудиться, чтобы сдвинуть кипы. За ними-то и находились апартаменты Брозовского. Над головой, в плоской толевой крыше светилось окошко с откидной фрамугой, Брозовский улегся на узкую походную кровать и с блаженством закутался в уютные толстые перины с синими цветочными узорами. Через оконце доносилось позвякивание цепочки, которой была привязана телка. Рядом, за тонкой перегородкой, также лежала солома, а дальше, у люка, стоял огромный ларь с зерном. К люку можно было попасть только со двора по приставной лестнице.
Этот потайной уголок устроил себе сын хозяина, погибший несколько лет тому назад под дорожным катком. Никто не знал о существовании чердачной каморки. Только одно было плохо — помещение не отапливалось.
Брозовский задумчиво смотрел в окошко на звездное зимнее небо. Кому будет польза от того, что он проживет здесь в относительной безопасности долгое время? Никому. Но партия по-иному понимала жизнь на нелегальном положении. Товарищам, которым угрожает опасность, надо на какой-то срок исчезнуть. Пусть так. Однако работа должна продолжаться, иначе уход в подполье будет означать только одно: спрятаться. А это немыслимо. Напротив, партия обязана сейчас утроить, удесятерить свою активность. Времени терять нельзя, это равнозначно гибели. Вот как следует понимать подполье.
Его хозяева были настроены благодушно. Судя по всему, они верили, что фашистская диктатура — явление временное. Очень много людей думают так же. Это хорошо. Большая опасность состоит, однако, в том, что ничего не предпринимается. Нацисты власть не уступят. Если их не свергнуть теперь, «третий рейх» может просуществовать немалый срок. Сами гитлеровцы говорят о «тысячелетнем рейхе»; хоть они и профессиональные врали, нельзя не видеть, что они намерены обосноваться надолго. Тому, кто этого не видит, придется пенять на себя. Но наибольшая опасность заключается в тезисе СДПГ о «прогорании» нацистов. Этим лозунгом социал-демократы убаюкивают рабочих, парализуют их боевую силу и мешают им осознать главное: чтобы предотвратить страшную беду, необходимо бороться. Бороться теперь, сегодня, сию минуту! Сколько времени, по мнению этого беспомощного простофили Цонкеля, будет длиться «прогорание» нацистов? Месяц, год, десятилетие? Кто доживет до их конца?
Цонкель и Лаубе отказались бороться — правление их партии не высказалось… Как будто они когда-либо высказывались… Они промолчали, когда, нарушив конституцию, выставили за дверь Брауна и Зеверинга, и они не скажут ни слова, когда нацисты избавятся от Цонкеля.
Брозовскому вспомнилось известное выражение: против объединенной силы профсоюзов никакое правительство не выстоит и сорока восьми часов!
Это было сказано тогда не спьяну и не из хвастовства. В тысяча девятьсот двадцатом Капп и Лютвиц почувствовали это на собственной шкуре. Ну и что?
На этом все кончилось. Рабочие массы выгнали бы сейчас фашистскую нечисть в два счета, как в свое время каппистов. По всей Германии необходимо создать единый фронт, единое руководство, вот тогда нацистский кошмар развеется как дым.