— Собаки!
Удары ремней, обрушившиеся на ее голову, глухими толчками отдавались в мозгу. Боли она не чувствовала, ей казалось только, что все вокруг шаталось.
В комнату втащили Брозовского. Он еле держался на ногах, двое штурмовиков поддерживали его.
— Ну-с, поговорим спокойно, как подобает мужчинам. Нашего визита вы, как видно, не ждали, а?.. В нашем деле достаточно телефонного звонка, милейший. Только услышим, что лиса в норе, мы тут как тут и ставим капканчик. Ну, так где у вас знамя, Брозовский?
Брозовский ничего не слышал. Казалось, он прислушивается к чему-то далекому-далекому, доносящемуся оттуда, где горняки свободно живут и трудятся. Он не видел десятерых штурмовиков, которые, толкаясь, ввалились в его маленькую комнату. Не слышал и того, что сказал верзила:
— Что ж, если у них в доме такие порядки, всыпьте ему!
Тело Брозовского, словно брошенное на рештак, сотрясалось от беспрерывных ударов. Нацисты били его, пока у них не онемели руки. Четверо держали старшего сына и Минну. Порой он видел их, стоявших в двух-трех шагах со скрученными за спиной руками. Один из штурмовиков стволом винтовки не давал Минне опускать голову. Пусть все видит. Ее полузакрытые глаза горели диким гневом, нацисты с трудом удерживали ее.
— Отдашь красную тряпку?
Брозовский, казалось, не слышал вопроса. Он молчал. Молчал и когда нацисты привели Вальтера из кухни и на глазах у отца стегали так, что мальчик зашелся в крике.
— Отдашь свою красную тряпку, отдашь?.. Где знамя? Говори!
Зрелище было ужасное. Тело Брозовского под градом ударов изгибалось, как пружина. Ругательства озверелых бандитов не поддавались описанию.
— Вот проклятая сволочь!
Нацисты, выбившись из сил, стали совещаться и решили начать все сначала.
— Ты отдашь тряпку, отдашь?..
Ни слова. Молчание. Лишь один раз, еще в сознании, Брозовский встретился взглядом с женой. Чуть заметно поведя головой, она ответила на его немой вопрос. Он знал, что иного ответа Минна не даст. Брозовский падал, его поднимали и снова били, но он молчал.
— Лёвентин, готово?
Звеня шпорами, в комнату вошел Альвенслебен. Среди штурмовиков поговаривали, что он любит драматические эффекты. Его появление было точно рассчитало. Штурмовики ухмылялись. Крейслейтер тщательно продумал операцию, назначенную на эту ночь в Гербштедте. Он намеревался проучить «сброд». Четверых уже посадили в подвал. А на этого он пожелал посмотреть лично. Бартель позвонил как раз вовремя. Вчера вечером Альвенслебен поспорил на пять бутылок шампанского. Пари принял директор Лингентор. У старого мошенника отличный нюх: он быстро включился в круг «жертвователей» и подал заявление о приеме в НСДАП. Однако Альвенслебену хотелось заполучить его в СА, — здесь Лингентору помогут сбросить лишний жирок. Взносы ему придется платить порядочные. Впрочем, сейчас они все перестали скупиться.
Самое позднее пятого марта, когда станут известны результаты выборов в новый рейхстаг, которые принесут фюреру абсолютное большинство, в Эйслебене, у подножия памятника Лютеру, должно быть сожжено Криворожское знамя. За сожжение знамени, за победу на выборах, за окончательное поражение коммунистов собирался он выпить выигранное шампанское.
Лингентор полагал, что знает Брозовского лучше. В свое время Брозовский причинил ему немало хлопот. Дело тогда зашло так далеко, что генеральный директор «пропесочил» его, Лингентора, словно рядового чиновника. Лингентор знал: Брозовский знамени не отдаст.
Альвенслебен только усмехнулся и заверил Лингентора, что тот ошибается. Пусть только этот большевик попадется ему в руки. У него, Альвенслебена, заговорит любой.
И вот этот момент наступил.
— Ну, как дела? — нетерпеливо спросил Альвенслебен.
— Ничего не получается, крейслейтер. — Лёвентин вытянулся по стойке «смирно».
— Очень мило. Тоже мне герои.
Брозовский лежал без сознания на полу.
— Принесите воды. Сейчас очухается.
Они облили его, встряхнули, поставили на ноги. И не добились никакого ответа.
Альвенслебен, сидя на диване, покачивал ногой. Его надменное лицо чуть потемнело.
— Так, значит, не хочет. Заговорит потом. Все образуется. — Он поиграл хлыстом перед глазами Брозовского. — С сегодняшнего дня вашим праздничкам конец… Дом обыскали? — обратился он к Лёвентину.
— Поверхностно.
— Тогда приступайте. — Он вышел на улицу.
В доме все перевернули вверх дном.
Четверо Брозовских молчали. Они не слышали ни звука, едва шевелились; они молчали. Потом старших вывели из дома, и младший остался один.