А нацисты? Почему они так охотятся за знаменем? Ведь оно для них — кусок материи, красная тряпка. Но, разорвав его в клочья и растоптав, они хотят унизить мансфельдских коммунистов, выставить их предателями рабочего дела. И ее семью, семью Брозовских, в которой все были всегда честными тружениками — и отец с матерью, и сыновья, даже младший, — эту семью они хотят опозорить в глазах людей. Пусть люди показывают на них пальцем… Вот, смотрите, они предали свое дело! Поглядите на эту женщину: она сразу же выбросила знамя, как негодный хлам! Они только притворялись, грош им цена! Держат нос по ветру, лицемеры…
Минна опустила руки. Нет, так о них никто не посмеет подумать, никогда!
А кто она такая? Никто. Вчера ее обозвали дрянью. И даже хуже. Минна выпрямилась. Нет, никто не сможет унизить ее. У нее есть сердце, рука ее прижалась к груди. Она жена мансфельдского горняка.
Там, далеко за окном, через которое все же просачивался лунный свет, Вицтумская шахта; они мечтали, что эта шахта будет принадлежать самим горнякам. А еще дальше, на востоке, в нескольких днях езды отсюда, есть где-то город Кривой Рог, есть свободная страна, и все рабочие этой страны смотрят сейчас на нее, Минну Брозовскую.
Лучше смерть, чем трусливые уступки. Позволить грязным рукам убийц вырвать у нее знамя? Ведь оно не просто знамя, оно значит гораздо больше. Оно не должно попасть в руки врагов. Горняки Кривого Рога подарили его своим немецким товарищам, чтобы они гордо несли его в грядущих боях. Так сказал Рюдигер, так говорил ее муж и все товарищи. И что бы ни случилось — знамя это будет развеваться в день их победы! Бандиты, убийцы, грабители — вы его не получите, чего бы это ни стоило!
Знамя надо спасти!
Минна зашила сложенное полотнище в серое байковое одеяло и постелила его на диван, прикрыв порванную репсовую обивку. С этой ночи в доме Брозовских на диван не садились.
Она разгладила край одеяла и тщательно заправила его под спинку дивана. За окном забрезжил рассвет, когда Минна, обливаясь потом, улеглась в постель.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Еще не совсем рассвело, когда к Брозовским прибежала Эльфрида Винклер. Увидев ее, Минна испугалась. Несомненно, произошло что-то ужасное. Обычно свежие, красные губы Эльфриды были фиолетовыми, темные круги вокруг глаз старили ее, было видно, что девушка провела бессонную ночь.
У Минны были свои заботы: Вальтер ни за что не хотел идти в школу и упирался, не давая матери надеть на него ранец. Мальчик опасался злорадных вопросов нового учителя и насмешек «юных нацистов», но мать полагала, что ему лучше быть среди детей, и мягко, но настойчиво, выпроводила его за дверь.
— Матушка Брозовская… — Эльфрида разрыдалась и дрожащими руками сияла с себя накинутый платок. Лицо ее было пугающе бледным.
Минна усадила ее и налила чашку кофе, а сама прислонилась к печке, не решаясь расспрашивать девушку. Эльфрида посмотрела на нее каким-то умоляющим взглядом, словно прося извинения, и закрыла лицо руками. Потом, запинаясь, начала рассказывать:
— Вчера вечером, едва стемнело, штурмовики забрали Гедвигу, Юле и Пауля. Их застигли за печатанием листовок. Я даже не смогла их предупредить… Меня послали с готовыми листовками к Вольфруму. Только я отошла метров сто, как из-за угла показались машины. В одной я увидела Хондорфа, он жил раньше по соседству в доме Ширмеров, снимал комнату у Рихтера. Хондорф все знал, он-то и выдал. К счастью, я встретила по дороге Боде. Он не пустил меня к Вольфруму — туда тоже приехали штурмовики, на третьей машине. Боде повел меня к себе домой. Заснуть я не смогла… Что теперь делать?
Минна обняла девушку и стала ее успокаивать. Все случилось так, как предсказывал Генрих Вендт; на последнем партийном собрании он заявил: «Всех нас разгонят как миленьких, все полетит к чертям. Ручные гранаты — вот что сейчас надо. Остальное — чепуха, я сыт по горло вашей болтовней…»
Арестовали всех известных коммунистов. Спрятаться им не удалось.
С трудом скрывая растерянность и сама не веря своим словам, Минна сказала глухим голосом:
— Не все потеряно, Эльфрида. Мы еще живы, и Боде с нами, и много шахтеров. Всех в тюрьму не посадишь. Сколько раз мы уже бывали в безвыходном положении. Рабочие с этим не примирятся. Кстати, я видела Вольфрума.