Вольфрум с Боде молча повернулись и пошли. Бартель остановил их.
— Вы, кажется, меня неправильно поняли. — Он язвительно усмехнулся. — Хайль Гитлер!
— Счастливо оставаться, — проворчал Боде, а Вольфрум молча посмотрел в окно.
— Ах, вот как?.. Впрочем, неудивительно. Мы ведь так давно знакомы…
Бартель обернулся к открытой двери в соседнюю комнату и позвал:
— Господин Барт!
Тень услужливо скользнул в кабинет.
— Вот двое вновь поступивших. Направьте-ка их для начала на рудоразборку. Пусть попривыкнут, а то разучились работать в забое. Кстати… у вас есть анкеты «Народной благотворительности»? Дайте-ка парочку, Вольфрум и Боде желают вступить. Заполним прямо здесь, на месте, не правда ли?..
Скрипя зубами, оба заполнили анкеты. Пальцы Барта слегка дрожали, когда он протянул Вольфруму авторучку. Вольфрум смотрел на него, как на неодушевленный предмет. Мразь! В лацканы пиджаков Барта, Лаубе и оберфарштейгера впилась паучья свастика.
Генрих Вендт не поправлялся, несмотря на все свои старания. Напротив, здоровье его еще ухудшилось, силы покидали истощенное тело. Прождав три месяца, он получил пособие: девять марок в неделю. Выдал пособие бургомистр Фейгель по просьбе пасынка Вендта, которому надоели причитания матери. От Генриха, разумеется, все скрыли. Альма умолчала о том, что ей за это пришлось вступить в нацистский Женский союз. Если позволяла погода, Генрих сидел в садике за домом. Он кашлял так, что слышно было на улице. Однажды, когда Карл, одетый в форму штурмовика, пришел навестить мать, Генрих, увидев пасынка, рухнул на пол и стал биться в припадке; на губах его выступила пена.
Весной тысяча девятьсот тридцать четвертого года вернулся домой старший сын Минны. Рассказывал он мало, только передал привет от отца, с которым незадолго до отъезда успел проститься в лагере.
— Как он себя чувствует? — спросил Вальтер. — Что он просил мне передать?
Отто был немногословен.
— Чтобы ты не стал ветрогоном, — ответил он.
— Я?.. Эх ты… — У рта Вальтера пролегла упрямая складка. Мальчик вырос и уже доставал брату до плеча. — Лихтенбург — это замок или так называется лагерь? Ну, расскажи!
Но как ни настаивал Вальтер, брат молча смотрел на него отсутствующим взглядом. Только однажды он сказал.
— Потом когда-нибудь, Вальтер. Ты сам должен понимать…
Отто совсем замкнулся в себе. Лишь у коляски, в которой, суча ножками, лепетал что-то маленький Пауль, он мог стоять или сидеть часами, качая ребенка. Когда в комнате никого не было, он говорил:
— Слышишь, малыш? Это все ради тебя. Чтобы тебе никогда не пришлось такого пережить. Твой папа выдержит, мы все выстоим. Нацисты дождутся, — мы их изрубим на куски!..
Страстные, гневные слова слетали с его губ, и глаза горели ненавистью.
Трижды в день он ходил отмечаться в полицию. Меллендорф и чиновник гестапо, который теперь засел в городе, скрупулезно следили за этим. Брозовский и Цонкель пользовались особым вниманием Меллендорфа; бывший бургомистр до сих пор не мог найти себе работу, хотя пробыл в тюрьме недолго.
В канун Первого мая в раздевалке Вицтумской шахты хлынул дождь листовок. На копре, высоко над шкивами, развевалось красное знамя; на тротуарах и стенах домов зарябили лозунги.
Когда Отто явился в полицию, там уже сидел Цонкель в распахнутой рубашке.
— Ага, коммуна хочет доказать, что она еще существует, — проговорил гестаповец.
Отто занял место рядом с Цонкелем. Им дали по ведру, щетке и повели на очистку улиц; каждого сопровождали двое штурмовиков с винтовками.
Под радостные вопли и визг большой группы «юных нацистов» Отто начал счищать лозунг, написанный на стене школьного здания. Всякий раз, когда он нагибался, чтобы обмакнуть щетку в ведро, штурмовик колол его булавкой в зад.
Глаза Отто застилала красная пелена. Выпрямившись, он смотрел в холодные, насмешливые глаза охранников.
— Давай, давай, скреби, собака! — подгоняли его нацисты.
Линда Бинерт, прыгавшая и визжавшая больше всех, крикнула штурмовикам, чтобы привели и Вальтера Брозовского. Из всего класса он один из немногих, кто не вступил в отряд «юных нацистов». К тому же он остался на второй год. Так ему и надо…
— Пошли за ним, — крикнул рыжий мальчишка. — Проучим его!
Стайка зверенышей помчалась через школьный двор.
Только мысль о матери, о брате, о маленьком Пауле и Эльфриде удерживала Отто. До самой ночи его гоняли по городу, на рыночной площади его заставили при свете карманного фонаря ползать на коленях и счищать надписи с тротуаров.