Через неделю Эльфрида с ребенком уехала. Кетэ Вольфрум посадила их в поезд. Вольфрум и Шунке тоже дали Эльфриде денег. Шунке помогал также Вендту и Цонкелю.
Однажды гестаповцы нагрянули к Шунке с обыском и арестовали его. Перевернули весь дом в поисках списков «Красной помощи», но ничего не нашли. На третий день Шунке выпустили.
Неделю за неделей Минна ждала вестей от Эльфриды. Однажды, когда Отто возвращался с работы, его догнал какой-то велосипедист и сунул ему помятый конверт. Письмо было из Саарбрюккена. Почему оттуда?
Дома Отто прочел письмо и подпрыгнул от радости.
— Убежали! Оставили этих негодяев в дураках! — Он раскатисто засмеялся, хлопнул себя по коленкам и, пританцовывая, прошелся по комнате.
— Ура! Просвет! — воскликнул он. — Нет, два просвета, второй — это велосипедист!
В письме было сказано, что счастливая пара и чудесный мальчик надеются на скорую встречу с друзьями и желают им всего наилучшего.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Брозовский вернулся неожиданно. Два года и две недели провел он в концлагере Лихтенбург, что под Торгау, о чем свидетельствовали многочисленные пометки на календаре, сделанные рукой его жены.
Обстоятельства, сопутствовавшие переводу Брозовского на эту каторгу, неизгладимо запечатлелись в его сознании. Он был старым мансфельдским горняком; почти сорок лет, проведенные им на шахте, сформировали того человека, каким он стал. Вряд ли он сам сознавал, что из него сделало время, хотя ему казалось, будто он хорошо знает себя. Но может ли кто-нибудь вообще быть всегда уверенным в себе?
Мучители не давали ему покоя, их пыток не вынес бы ни один человек. Воля Брозовского выдержала их. Город встретил его музыкой: праздновалось возвращение Саарской области в лоно рейха. Из установленных на улицах репродукторов гремела речь рейхскомиссара Бюркеля.
Брозовский даже чуть сгорбился под мощным каскадом слов. Он невольно оказался свидетелем эффектного зрелища в своем родном городе — парада сторонников фюрера и канцлера — и был вынужден смотреть на него.
Виной всему была его неосведомленность. Знай он об этом заранее, то просидел бы до позднего вечера на вокзале. И вот он стоял на краю тротуара, зажатый толпой восторженных зрителей, большей частью женщин, и не мог шагнуть ни вправо, ни влево. А двигался он теперь с трудом.
Сначала прошли школьники с гирляндами цветов и венками, за ними — оркестр. Когда проносили знамена, из колонны выбежал какой-то парень, сбил с головы Брозовского шапку, затем схватил его правую руку и поднял вверх для гитлеровского приветствия. На мостовую упали костыли, стоявшие вокруг Брозовского люди отпрянули.
Брозовский не видел, что в первом ряду знаменосцев шагал Эдуард Бинерт с почетным кинжалом «старого бойца» на боку. Не видел он также и Ольги, одетой в просторное, свободно ниспадавшее платье из сурового полотна; она стояла во главе Женского союза перед трибуной у ратуши, принимая парад, на груди ее отливало серебром руническое солнце. Рядом с Ольгой находился какой-то важный чиновник из Эйслебена; в толпе прошел слух, будто это директор Лингентор.
Брозовский добирался домой по Гетштедтской улице более часа. На многих домах висели флаги, на очень многих. Даже на тех, которые первого мая тридцать третьего года были украшены только зелеными ветками, но этого Брозовский не знал.
Жена его не бросилась со слезами ему на шею, как это можно было бы предположить. Она только поздоровалась с ним кивком, сердечно пожала ему руку и взяла костыли, на которые он опирался, потом она помогла ему снять пальто. Ее зоркие глаза видели, что сам он не справился бы.
Ниша между шкафом и печной трубой была пустая. Брозовский сел так, чтобы ее видеть. Было бы неверно утверждать, что разговор с первых же минут коснулся этой пустой ниши. Нет, говорили о детях, о жизни, о его возвращении… И все же они поглядывали на нишу, и им казалось, будто невидимый красный шелковый шнурок надежно ограждает ее.
Открылась входная дверь и с шумом захлопнулась. Послышались шаги. Вальтер оцепенел, увидев отца в комнате. Мальчик порывисто шагнул было вперед, чтобы кинуться к нему в объятия, но тут же застыл в испуге, заметив, что у отца вдруг побледнело лицо и глаза расширились от страха.
Брозовский попытался подняться, но не смог. Минна успокаивающе обняла его. Он хрипло дышал, жадно хватая воздух, руки его судорожно дергались.
Вальтер, оглядев свой наряд, понял, в чем дело. С криком он сорвал с себя портупею и коричневую форменную рубашку «юных нацистов», — в таком виде он промаршировал по улице мимо отца, но они не заметили друг друга.