Генрих Вендт умер в тот день, когда газеты впервые заговорили о войне в Испании. Июль в этом году выдался очень жарким. Пастор не читал молитв над могилой, ибо покойник был неверующим.
Стоя позади группы родственников, Брозовский смотрел, как без отпевания и колокольного звона закапывали Генриха Вендта.
Его дети бросили на гроб несколько букетов увядших цветов. Старшая дочь стояла недвижно с плотно сжатыми губами. Брозовский положил свой венок у изголовья гроба. Ему вдруг страстно захотелось сказать прощальные слова мертвому товарищу.
— Кончились твои страдания, Генрих. Ты был стойким до конца. Мы никогда тебя не забудем…
Кладбищенский сторож перебил его:
— Это еще чего выдумали! Произносить надгробные речи запрещено.
— …имя твое не угаснет в нашей памяти…
— Вон отсюда! Я заявлю, куда следует! — Сторож оттолкнул Брозовского.
Родственники покойного направились к выходу. Старшая дочь хотела было пожать Брозовскому руку, но мать силой увлекла ее за собой. Могильщик взялся за лопату. У входа на кладбище остановился автомобиль. К могиле спешил Карл Вендт в мундире прапорщика вермахта. Он опоздал.
Сторож тут же сообщил ему, что Брозовский произнес речь. Широко расставив ноги, Карл встал перед Брозовским.
— Так. Даже после смерти вы не даете ему покоя и хотите перетянуть к себе. Это вам даром не пройдет, сволочи!
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Три дня Брозовского держали под арестом и строго допрашивали. Обращались с ним вежливо и, разумеется, не добились ничего. Гестаповец спросил, между прочим, о знамени, однако повышенного интереса к этому вопросу не проявил. Перед тем как отпустить арестованного, он даже предложил ему присесть.
— Господин Брозовский! — сказал гестаповец. — Взгляните на эти три вещицы. Все они проверены на практике. — Он чуть повысил голос. — Одну из них или все три, смотря по желанию, вы можете выбрать для себя, если впредь что-нибудь случится.
На столе лежали: стальной прут, прикрепленный к пружине, резиновая дубинка с обмотанным колючей проволокой концом и ржавая цепь. Гестаповец поиграл «вещицами».
— Да, слыхали что-нибудь об организациях «Красота труда» или о «Силе через радость»? — беспечно спросил он, словно они обсуждали, кто куда поедет в отпуск. — Я хотел бы вас настоятельно предостеречь, дорогой мой. Учтите, ваше поведение бросается в глаза.
Беспечный тон, которым были произнесены эти слова, ничуть не уменьшал их серьезности.
Брозовский медленно плелся вверх по улице. Дышать было очень тяжело. Он обливался потом и несколько раз останавливался передохнуть.
Отто, возвращаясь со смены, догнал отца на полпути к дому. Увидев, в каком он состоянии, сын сурово нахмурился, подхватил его под руки и повел, вернее, понес домой.
— Меня определили сегодня в «Трудовой фронт», — процедил Отто сквозь зубы, едва войдя в кухню, и швырнул свой рюкзак на лавку так, что треснула эмаль на кофейной фляжке. — Предлагают стать квартальным уполномоченным. Рекомендовали меня как заслуживающего доверия. Можете себе представить? Им нужны администраторы… Да они издеваются над нами!
Родители не знали, что ему посоветовать. Отказавшись от обеда, Отто вышел во двор и стал колоть пни, которые они выкорчевывали с братом. Щепки с силой ударялись в стену.
Перед ужином к Брозовскому пришел гость. Минна побелела, когда, открыв дверь, увидела ортсгруппенлейтера Гюнермарка.
Гость молодцевато гаркнул:
— Хайль Гитлер!
Чтобы избежать ответного приветствия, Брозовский быстро спросил, чему обязан такой честью, и подвинул гостю стул.
Ортсгруппенлейтер не спеша сел на предложенный стул, прежде чем начать воспитательную работу с семейством Брозовских. На столе под белой скатертью лежало Криворожское знамя. Ортсгруппенлейтер не стеснялся, он вытянул под столом ноги и уселся поудобнее.
— Видите ли, говоря откровенно: речь идет о вашем участии в общенародном деле. Каждый представитель немецкого народа должен сейчас занять свое место…
Брозовский не успел даже спросить, каким образом.
Ортсгруппенлейтер и не ждал вопросов. Он держал речь и не сомневался в эффективности своих слов.
Прежде Гюнермарк служил приказчиком в магазине готового платья в нижней части города. Брозовский лишь смутно помнил его лицо. По сей день он носил бумажную куртку, которую купил в рассрочку в этом магазине еще до того, как стал безработным. Сегодня же бывший продавец выступал в роли владельца магазина, и потому торговая деятельность его и общественные функции ортсгруппенлейтера укрепляли в нем сознание своей значимости. Закон о защите чистоты немецкой расы и чести немца катализировал его продвижение от продавца до владельца. Короче говоря, требовался ариец, который бы поставил на ноги дышавшую на ладан лавочку. В качестве «гвардейца» Альвенслебена Гюнермарк присутствовал на съезде НСДАП в Нюрнберге и собственными ушами слышал, как этот закон зачитывали с трибуны. Гюнермарк долго не колебался. Зенгпиль перед своим отъездом в краевое управление НСДАП рассеял последние его сомнения, и Гюнермарк решился. Так он сделал первое «хорошее дельце»; второе он обстряпал после отъезда Зенгпиля, став его наместником — предводителем гербштедтского чиновничества. Умные люди быстро продвигались по общественной лестнице, вместе с доходами повышались и чины. Это же само собой разумеется. Щупленький еврей, по случаю передачи дел, болтался в петле часа два у дверей своего магазина при лунном свете, пока чья-то рука не перерезала веревку.